Светлана Лубенец - Амулет для влюбленных

Аннотация: Весь класс стоит на ушах! В тихую и скромную Марину влюбились сразу четыре парня! А она, всю жизнь опекающая несчастных, и здесь не изменила себе: выбрала объектом обожания троечника Богдана. Хотя ее внимания добивались и красавец Феликс, и отличник Илья, и Вадим – самый клевый парень в классе. Но Богдан, вместо того, чтобы всем на зависть гулять с необыкновенно популярной Мариной, переметнулся к другой девчонке…

http://tululu.ru/shots/8871.jpg

АМУЛЕТ ДЛЯ ВЛЮБЛЕННЫХ

Светлана Лубенец


Глава 1
Странная Марина и расстановка действующих лиц вокруг нее


Кошка была жалкой, тощей и к тому же с абсолютно голым животом. Марина знала, что у кошек шерсть может выпадать не от ужасных болезней, а всего лишь от недостатка витаминов. У этой симпатяги наряду с голым животом была еще такая умильная мордаха с печальными желтыми глазами, что Марина обязательно взяла бы ее домой, если бы там уже не жили целых две кошки, Муся и Буся.
Мусю она два года назад самым натуральным образом нашла на помойке, застукав за пожиранием ржавых селедочных хвостов. Когда Мусю отмыли от селедки и грязи, она превратилась в рыжего полуперса с веселой беленькой мордочкой. Щечки кошки были украшены аккуратными круглыми рыжими пятнышками, за что она первоначально получила кличку Матрешка. Произносить это довольно милое, но длинное имя было неудобно, поэтому Марина однажды наскоро переименовала ее в Мусю. Кошке на переименование было решительным образом наплевать, потому что, прожив большую часть своей сознательной жизни безымянной, она принципиально не отзывалась ни на Матрешку, ни на Мусю, зато мгновенно и без перебоев откликалась на слово «на!».
Буся в прошлом году сама прибилась к квартире Митрофановых, проскользнув сквозь Маринины ноги в прихожую, где и поселилась. Была она простой дворняжьей породы, гладкошерстная, серо-полосатая. Марина любила обеих кошек одинаково горячей любовью, невзирая на явную разницу в происхождении. Полукровка Муся беспородную Бусю презирала и никогда с ней вместе даже не обедала на митрофановской кухне. Правда, настоящей причиной этого, возможно, было не столько веление части ее благородной крови, сколько волевой и беспардонный характер Буси, которая никого не подпускала к еде, пока сама не насытится. Маринина мама, скрипя зубами, самым героическим образом терпела присутствие в доме двух кошек, но вряд ли смогла бы вытерпеть появление третьей, даже такой замечательно-белой, с черными неровными пятнами на спинке. Марина еще раз почесала за ушком голоживотую симпатягу, которая тут же с готовностью прищурила свои желтые глаза и заурчала. Девочка тяжело вздохнула, легонько сбросила кошку с колен и пошла домой к Бусе и Мусе.
Мы так много сказали о Бусе с Мусей и о безымянной черно-белой кошечке, потому что именно они характеризуют Марину лучше всего. Марина Митрофанова, сколько себя помнила, всегда жалела всех и вся: кошек, собак, ворон, лягушек и даже хомяка Шурика, который жил у ее подруги Милки в трехлитровой банке. Марина посчитала, что Шурику в банке тесно, и отдала в его полное владение большую проволочную клетку, в которой не так давно почила в бозе ее престарелая морская свинка Машка.
Жалела Марина не только животных, птиц и земноводных. Она, например, жалела и довольно мерзкого вида старушонку, которая облюбовала для попрошайничества вход в соседний универсам. Марина всегда опускала в ее замызганный пластиковый стаканчик из-под йогурта деньги, оставшиеся от школьных завтраков, несмотря на то, что однажды собственными глазами убедилась: старушка гораздо богаче ее родителей, конструкторов карбюраторного завода «Вымпел». Марина стояла в очереди универсама как раз за старушонкой, когда та высыпала на блюдечко кассы мелочь из своего йогуртового стаканчика, двух карманов драной детской каракулевой шубенки и еще из неимоверно грязного мешочка непонятного происхождения. Ловкими пальцами пересчитав старушонкину мелочь, кассирша выдала ей на руки тысячу тридцать рублей наличными единовременно. Быстренько помножив в уме округленный в меньшую сторону, до тысячи рублей, дневной заработок старухи на двадцать календарных дней (положив ей, ввиду преклонного возраста, целых десять дней на выходные), Марина получила весьма приличную для людей со средним достатком цифру аж в двадцать тысяч. Конструкторы карбюраторного завода в месяц зарабатывали, конечно, побольше, но ненамного. Но если вы думаете, что с тех пор Марина перестала опускать в старухин стаканчик свою жалкую мелочь, то сильно ошибаетесь. Она все равно продолжала подавать старухе. Ей казалось, что если она пройдет мимо, то со старушонкой обязательно случится что-нибудь нехорошее, например, ей больше не подаст вообще никто, и она тогда непременно помрет от огорчения, потому что от голода – это вряд ли.
Нам пришлось так много времени уделить мерзкой старушонке, потому что теперь вам будет понятно непреодолимое тяготение Марины Митрофановой к Рыбареву и Криворучко. Хотя, пожалуй, о Рыбареве и Криворучко мы заговорили преждевременно. Есть смысл прежде рассказать еще кое-что, а именно: с детского сада Марина жалела и опекала неприкаянных, некрасивых и отверженных детей. Например, в младшей группе детского сада № 17 никто не хотел становиться в пару с Юрой Лякиным, который регулярно писался в кровать во время тихого часа, и от него вечно плохо пахло. Марина всегда приходила на выручку Лякину, когда тому не хватало пары. Ей в то время даже снились цветные сны про Юру: как она купает его в красном тазике, будто куклу-голыша, потом заворачивает в махровую простынку небесно-голубого цвета и укладывает спать в чистую свежую постельку на хрустящее белье в желтенький цветочек. Именно Юра Лякин был первой Марининой любовью, хотя он об этом не догадывался и поэтому в свои сухие периоды иногда ее даже поколачивал, хотя, надо отдать ему должное, не сильно.
Второй Марининой любовью стал Фелик Лившиц. С ним ее посадили за одну парту в первом классе. Мелкого и жутко кудрявого Фелика все дергали, щипали и дразнили Носопырой. Носопыра у Лившица действительно была неслабая: с внушительной горбинкой и круто вырезанными ноздрями. Марина тут же взяла Фелика под свое покровительство и любила его вплоть до девятого класса. На нынешнюю торжественную линейку, посвященную празднику Первого сентября, Лившиц неожиданно для всех явился сильно вытянувшимся, с несколько развившимися, модно постриженными кудрями и носопырой, которая перестала быть ему велика. Девчонки Марининого 9-го «Г» тут же постановили:
1) Что Лившиц стал похож на библейского персонажа.
2) Что ему больше не к лицу прозываться какой-то там Носопырой или даже Феликом, а потому стоит звать его полным именем – Феликс, и начали наперебой строить ему глазки.
Марина же моментально утратила к Лившицу интерес и даже пересела со старого места, на котором просидела целых семь лет, к своей подруге Милке Константиновой. На Маринино место к Феликсу тут же припорхнула Лена Слесаренко, а Маргарита Григорович, по прозванию Марго, опоздала, и потому ей пришлось довольствоваться не слишком выразительным Алешей Пороховщиковым.
Некоторое время Маринино жалостливое сердце оставалось пустым, пока она не сообразила, что в их 9-м «Г» есть, по крайней мере, еще двое, кто нуждается в ее опеке и покровительстве. Таким образом мы наконец и подобрались к Рыбареву и Криворучко.
Богдан Рыбарев, которого, смотря по обстоятельствам, звали то Рыбой, то Рыбарем, был абсолютно серым, неприметным троечником, временами сбивающимся на абсолютные «пары», и одновременно сыном школьной уборщицы тети Люды. Илья Криворучко, наоборот, являлся зубрилой, отличником и сыном директора фабрики детских игрушек «Карлсон». Понятно, что ему приходилось отзываться на Кривую Ручку или, на худой конец, на Карлсона.
Рыбарь занял освободившееся место в Маринином сердце по причине своей бедности. Никто в школе хуже его не одевался, если не считать всякую мелкоту, которая еще просто не доросла до осознания справедливости первой части поговорки «по одежке встречают». Мать Рыбаря, уборщица тетя Люда, имела, помимо Богдана, еще троих Рыбарей: близняшек Олю и Толю, которые учились в пятом классе, и первоклассника Ромочку. Все Рыбари, как один, были одеты в жалкие застиранные кофтенки и джинсики из магазинов секонд-хенда и одинаково презирались школьниками своей возрастной категории. Сначала Марина начала жалеть всех Рыбарей скопом, но потом решила не распыляться и сосредоточиться на Богдане. Она сама предложила ему к списыванию ежедневные домашние задания по любому предмету, а на контрольных пересылала записки с решениями уравнений и задач его варианта, хотя сама сидела на другом. На диктантах она садилась с Богданом за одну парту. Классная руководительница, которая одновременно была и русачкой, смотрела на это даже одобрительно, потому что в противном случае Рыбарь делал бы столько ошибок, что оценивать его работу приходилось бы отрицательным числом. Надо сказать, что Богдан Рыбарь принял неожиданно свалившиеся на его голову Маринины благодеяния благосклонно и даже сердился, если она вдруг заболевала накануне «контрошки» или диктанта.
Одновременно с Рыбарем Марина полюбила и Кривую Ручку (он же Карлсон). В отличие от Рыбаря, Илья Криворучко был весьма зажиточным человеком по причине директорства папы. Учился он отлично, а потому ни в чьей помощи на ниве образования не нуждался. Марина решила полюбить его за некрасивость, неказистость и низкорослость. В отличие от Рыбаря, Карлсон Марину боялся и был счастлив, когда ее по какой-нибудь причине не было в школе. Ему гораздо привычнее и спокойнее было получить очередной подзатыльник от Вадима Орловского, чем выслушивать, как Митрофанова стыдит Вадика за то, что он обижает слабого и беззащитного Карлсона. Карлсон и сам знал, что беззащитен, хотя иногда ему казалось, что его беззащитность уже почти незаметна постороннему глазу, но именно тут-то и вылезала Митрофанова и всем об этом напоминала.
К слову, тут надо сказать и об Орловском. Он являлся «первым парнем на деревне» 9-го «Г» и еще знаменитым хоккеистом юношеской сборной Марининого района. Он был длинноног и длинноволос. Волосы небрежно убирал в хвост, а ноги засовывал то в запредельной фирменности джинсы, то в такие штаны на молниях и заклепках, которым и названия-то еще не придумали. Девчонки млели, когда он с ними заговаривал, а имя его произносили с придыханием и нараспев: «Ва-а-ди-ик». Понятно, что при наличии выигрышных внешних данных, хорошей физической формы, материального благополучия, приличной успеваемости и общей счастливости Орловский абсолютно ничем не мог заинтересовать Марину Митрофанову. Она никогда без надобности не смотрела в его сторону, в случае необходимости называла строго официально Вадимом и никогда при разговоре с ним не закатывала глазки и не делала дебильного лица, как все остальные девчонки. Орловского это удивляло, задевало, и он все чаще останавливал взгляд своих светлых глаз на Митрофановой. Надо сказать, что он уже давно отметил и ладную Маринину фигурку, и пушистые светлые волосы, завязанные в такой же хвост на затылке, как у него самого, и ясные голубые глаза, и ямочки на щеках, появлявшиеся, когда она улыбалась. Он даже как-то пару раз после занятий попытался завязать с ней легкий треп, чтобы ненавязчиво, между делом, пригласить прогуляться, но она, сославшись на какие-то важные дела, тут же уходила домой. Неотразимому Вадиму Орловскому оставалось только сожалеть, досадовать и удивляться странной Марине Митрофановой.
А странная Марина последнее время тоже стала задумываться о своей странности. Все девчонки их 9-го «Г» помешались на любви. Основная их масса обожала Орловского, большая часть оставшейся от Вадика части сохла теперь по Феликсу Лившицу, меньшая – неконтролируемо распределялась между другими единицами мужского пола 9-го «Г» и за его пределами. Марина Митрофанова к концу первой четверти вдруг осознала, что любит Рыбаря и Кривую Ручку какой-то неправильной любовью: не романтической, каковая наблюдалась у большинства девчонок, а материнской, да к тому же еще и с ветеринарным уклоном. Она пичкала Рыбаря своими «домашками», как «породистую» Бусю – витаминами, чтобы у той лучше густилась шерсть. Она защищала Кривую Ручку от Орловского, опять же, как Мусю от нагловатой и самоуверенной Буси. И если раньше такая любовь еще могла хоть как-то пойти в зачет, то в 9-м классе, на пороге старшей школы, она угрожала выставить Митрофанову в весьма невыгодном свете.
Марина порадовалась тому, что вовремя разобралась в своем несоответствии общепринятым нормам, и решила срочно исправиться. Она собралась тотчас же взглянуть на Рыбаря и Кривую Ручку под другим углом зрения, чтобы выявить качества, за которые в них можно влюбиться до такой степени, чтобы жаждать вечерних свиданий и поцелуев, как в кино. Не думайте, что Марина решила по-настоящему влюбиться сразу в двоих. Она просто могла выбрать, поскольку было из кого. Начала она с Кривой Ручки и как-то сразу сникла. Независимо от угла зрения, особого наклона головы и даже освещения, Илья Криворучко на героя романа никак не тянул. Единственным, что показалось Марине достойным внимания в его персоне, была длинная шея. Если бы Илья был девчонкой, то такую шею, возможно, даже называли бы лебединой, но парня она совершенно не украшала, и Марина решила поскорей и напрочь о ней забыть. Она сходила в библиотеку, покопалась там на полках «Здоровье, физкультура и спорт», отыскала несколько методичек, рекомендующих комплексы упражнений по увеличению мышечной массы и строительству красивой фигуры. Особые надежды она возлагала на пособие доктора Свиридова по вису на турнике с отягощениями с целью увеличения общей длины тела. Всю эту литературу она выдала Кривой Ручке, велела проштудировать и сделать конспект по вису на турнике. Илья тут же пообещал все выполнить в лучшем виде и в максимально короткие сроки, лишь бы эта ненормальная Митрофанова от него поскорей отвалила.
Выполнив свой долг в отношении Кривой Ручки, Марина переключилась на Рыбаря. На первый взгляд он показался ей не столь безнадежен, как Илья. Если не опускать глаза на жеваную грязно-синюю куртку от спортивного костюма и коротковатые замызганные джинсики, а смотреть только на лицо Богдана, то в нем можно было увидеть многое, достойное самой пламенной любви. Во-первых, Рыбарь был абсолютным блондином с нежно-розовой кожей и серо-голубыми глазами. Во-вторых, как всем известный Григорий Александрович Печорин, он имел при этом темные ресницы и брови, что, как утверждал М.Ю. Лермонтов, являлось признаком породы у людей и лошадей. Если, опять же абстрагировавшись от куртки и джинсиков, оценить рост и фигуру Богдана, то результаты будут самые утешительные: в физкультурном строю Рыбарь стоял на втором месте после Вадима Орловского. Найдя в Богдане столько замечательных качеств, Марина решилась даже представить, на пробу, как он наклоняется к ней с высоты своего весьма приличного роста и целует ее в губы. Результатом этого представления оказалась дрожь во всем теле и мороз по коже. Митрофонова тряхнула головой и руками, прогоняя дрожь, и поняла, что Богдан Рыбарь вполне может стать героем ее романа, если в ближайшее же время выстирает свою грязную куртку и отпустит подгиб у джинсов.
Прежде чем мы перейдем к основным событиям нашего повествования, надо сказать еще об одном человеке: о некоей бабке Антонине. Не думайте, что мы опять вспомнили ту старушонку с йогуртовым стаканчиком. Имени той старушонки вообще никто не знал, и возможно, что под звонкий перезвон монет она и сама его давно забыла. Мы оставим ее спокойно стоять на посту у дверей универсама и займемся бабкой Антониной, которая жила на первом этаже Марининого дома и всю свою старушечью жизнь проводила у окна во двор.
Двор для обзора был очень удобен, потому что представлял собой правильный прямоугольник, образованный четырьмя домами. Вход во двор был всего один и находился аккурат напротив окна бабки Антонины. Благодаря ее неусыпному бдению, ни один сомнительный элемент не мог просочиться незамеченным во двор и сделать в нем какие-нибудь свои неблаговидные дела: что-нибудь распить или улечься спать на газон. Если кто-нибудь посторонний и намеревался сделать что-либо из выше перечисленного, бабка Антонина тут же выскакивала на улицу с чугунной сковородкой наперевес в одной руке и со сломанным мобильником, который бросил в нее внук, – в другой. Она размахивала сковородкой и делала вид, что звонит по мобильнику в милицию, и все сомнительные элементы предпочитали покинуть охраняемую территорию, поскольку рядом сколько угодно дворов, свободных от бабок со сковородками. Таким образом, благодаря Антонине двор процветал в прямом и переносном смыслах. Он был очень чистым, а летом утопал в цветах.
На этом польза от бдения бабки Антонины заканчивалась и начинался сплошной вред населению четырех домов. Ничто не ускользало от острого бабкиного взгляда. Она знала про жильцов абсолютно все: кто куда пошел, кто к кому пришел, кто с кем дружит, кто кого ненавидит, кто женился, кто развелся и кто с кем тайно целуется. Каждый, возвращаясь домой, при входе во двор приглаживал волосы, поправлял одежду и принимал самый благопристойный вид, на какой только был способен. И каждый ощущал себя при этом действующим лицом бесконечного сериала, который вечно смотрит из своего окна бабка Антонина. Она на своем подоконнике пила чай, поливала красную герань, ела суп и грызла куриные окорочка. Когда она успевала готовить себе еду, не знал никто.
Ну вот, теперь все действующие лица обозначены, расстановка сил ясна, и мы наконец можем рассказать нашу историю.

www.pageranker.ru

Глава 2
Боги Олимпа не против

– Познакомьтесь! Это моя бывшая ученица Элечка, – Людмила Ильинична представила своему 9-му «Г» тоненькую стройную девушку в голубом джинсовом костюме, расшитом стразами. – Хотя для вас она, конечно, не Элечка, а Элеонора Сергеевна.
Девушка слегка порозовела и смущенно улыбнулась, а Людмила Ильинична, обняв ее за плечи, торжественно продолжила:
– Элеонора Сергеевна оканчивает Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств по специализации «Режиссура театрализованных представлений и праздников», то есть всяческих массовых зрелищ, и ей нужно пройти преддипломную практику. Я предложила ей сделать это на базе нашего класса.
– Неужели она специально для нас поставит массовое зрелище? – хохотнул классный весельчак и балагур Вася Курослепов, которого в обиходе все, конечно, звали Курой. – Хорошо бы с эротическим уклоном!
9-й «Г» грянул богатырским смехом, а бедная Элеонора Сергеевна из розовой стала густо-малиновой. Людмила Ильинична, выпустив худенькие плечики бывшей ученицы, строго сказала Курослепову:
– Еще одно слово в подобном духе, и ты, Василий, будешь лишен до конца года абсолютно всех массовых зрелищ, включая дискотеки.
– Молчу-молчу! – поднял руки вверх Кура. – Без дискотек, Людмила Ильинична, я – не человек, вы же знаете! О! Заметили? – обратился он к классу, радостно сверкая серыми, чуть раскосыми глазами. – Я стихи сочинил: «Без дискотек я – не человек!» Впервые в жизни! Это только благодаря вам, Элеонора Сергеевна! – И он, вскочив со своего места, церемонно раскланялся перед вконец растерявшейся будущей режиссершей массовых зрелищ.
Девятиклассники опять дружно и с удовольствием рассмеялись.
– Элечка, не обращай на него внимания, – махнула рукой на Куру классная руководительница. – Вася, в сущности, неплохой парень, хотя и страшный балаболка. Его болтовня иногда очень утомляет, но в общем-то она довольно безобидна. Не сердись на него. Лучше расскажи ребятам, что ты хочешь им предложить.
Тоненькая и малиновая лицом Элеонора Сергеевна в молитвенном жесте сложила на груди детские ручки и сказала высоким звенящим голосом:
– Я хотела предложить вам организовать праздник для младшеклассников… – И она опять замолчала, нервно теребя застежку на курточке.
– Ты ведь уже даже придумала какой, – изо всех сил старалась помочь своей бывшей ученице Людмила Ильинична.
– Да… – выдохнула Элечка.
Она еще не знала, но все девятиклассники, не сговариваясь, уже поняли, что между собой будут называть ее только так.
– Ну! – опять подбодрила ее классная руководительница 9-го «Г».
Элечка улыбнулась ей подрагивающими губами и выпалила одним духом:
– Поскольку шестиклассники по литературе проходят мифы народов мира, то я предлагаю поставить праздник как раз на материале мифов и легенд Древней Греции.
– Чур, я буду Стимфалийской птицей! – опять выкрикнул Курослепов, снова сорвался с места и забегал взад-вперед по проходу, размахивая руками, как крыльями.
– Какая ж ты птица? – лениво возразил ему Вадим Орловский. – Ты – Стимфалийская Кура!
– А кто сказал, что курица не птица? – выкрикнул Вася, и его слова потонули в громоподобном хохоте одноклассников.
Не могла скрыть улыбки и Людмила Ильинична. Неожиданно открыто и наконец без смущения рассмеялась и Элечка.
– Ой, не могу! Насмешил! И я, честно говоря, удивлена такому глубокому знанию предмета. Стимфалийские птицы… Можно, конечно, и их включить, тем более что одна у нас уже есть, – глядя на Куру с доброй улыбкой, проговорила она.
– А у нас и свой Геракл имеется! – опять подал голос Орловский.
– Да? – доверчиво улыбнулась и ему Элечка. – И кто же?
– А вон он сидит! – Вадим показал на еле возвышавшегося над столом Кривую Ручку.
Класс опять покатился со смеху. Кривая Ручка еще более вжался в стол, а Элечка, подавившись готовой вырваться новой порцией смеха, осуждающе сказала:
– То, что вы сейчас сказали, молодой человек, вам не к лицу. Доброта вас украсила бы гораздо больше.
Орловский с кривой улыбкой отвернулся к окну, в классе установилась неприятная тишина, а Марина Митрофанова порадовалась, что достала для Кривой Ручки очень хорошие книги. Занимаясь по ним, он вполне сможет в ближайшем же будущем построить себе фигуру настоящего Геракла, и Орловский заткнется раз и навсегда и даже еще будет ему завидовать.
– Честно говоря, – нарушил всеобщее неловкое молчание Феликс Лифшиц, – эти греческие мифы уже надоели до тошноты. Все их без конца разыгрывают, будто бы больше и нечего. Мы сами в шестом классе их уже представляли. Между прочим, эта Стимфалийская птица, – он кивнул головой на Куру, – изображал кузнеца Гефеста, в материном фартуке с оборочкой и с надувным молотком. Помнишь, Васька?
– Еще бы! Я даже помню, как Леха Пороховщиков мне этот молоток гвоздем проткнул, и он у меня сдулся в самый ответственный момент.
– Вот-вот! У него молоток сдулся, а меня кто-то за поясок дернул, и мой, с позволения сказать, хитон из домашней простыни упал к ногам, когда я, будучи Купидоном, пытался пустить в кого-то стрелой из пластмассового лука ядовито-красного цвета.
– Ну… я даже не знаю… – огорчилась Элечка. – Вы можете предложить что-нибудь другое? Я, вообще-то, не против… Пожалуйста…
– А правда, ребята, что нам эти древние мифы? – подхватила мысль Феликса задушевная Маринина подруга Милка Константинова. – Давайте лучше поставим что-нибудь про любовь. Например, «Ромео и Джульетту».
– Ага! Шестиклашкам как раз только «Ромео с Джульеттой» и не хватает для полного счастья, – снисходительно заметил Константиновой Лившиц.
– Наверно, не обязательно для шестого класса, ведь так, Элеонора Сергеевна? – с надеждой спросила Милка.
– Мила! Ты немножко не поняла, что, собственно, нужно Элеоноре Сергеевне, – мягко возразила ей Людмила Ильинична. – Она постановщик не спектаклей, а театрализованных представлений, то есть массовых зрелищ.
– Ну… тогда… может быть, хотя бы без простыней? – скривив перламутровые губки, сказала Милка. – Я целиком и полностью поддерживаю Феликса: надоели уже всякие там Гефесты и Аполлоны с Афродитами.
– Может быть, вы и правы, – задумчиво проговорила Элечка. – Даже, скорее всего, правы! И я рада, что вы до этого додумались! Жаль, что не я, – и она опять улыбнулась девятиклассникам. – Я сейчас, конечно, не готова к обсуждению чего-то другого, помимо греческих мифов, но я подумаю… Спасибо вам, что не отнеслись равнодушно к моему предложению.
Как только Элечка закончила говорить, из окна на ее лицо упал яркий луч солнца, сумевший наконец пробиться сквозь сизые тучи, с утра плотным слоем обложившие небо.
– Глядите, а боги Олимпа не против того, чтобы мы их оставили в покое! – завопил дурным голосом Кура. – Весь день за окном был сплошной мрак, а тут вдруг солнышко выглянуло. Одобряет старик Зевс наше решение!
И все опять засмеялись.
Когда Элечка ушла из класса, Милка вслух спросила:
– Что-то я не очень понимаю, что же такое массовое зрелище… Если уж спектакль не массовое зрелище, то я и не знаю, что тогда массовое…
– Массовое зрелище, Константинова, это, чтоб ты знала, – открытие Олимпийских игр или, к примеру, лазерное шоу, – ответил ей Вася.
– Ну и дурак ты, Стимфалийская Кура, – снисходительно покачала головой Милка. – Какое лазерное шоу можно организовать из древнегреческих мифов? Тут что-то другое…
– Насколько я поняла Элеонору Сергеевну, – вмешалась Людмила Ильинична, – она собиралась поставить такой праздник, где вы, одетые богами, проводили бы с шестиклашками всякие викторины, игры, а заодно проиграли бы несколько отрывков из мифов.
– Да ну-у-у… – протянула Милка. – Скукота одна…
Большая часть одноклассников с ней тут же согласилась.
– Знаешь, Маришка, – огорченно заявила Милка Константинова, когда они с Митрофановой шли из школы домой, – зря все-таки эта Элечка не ставит спектакли. Так хочется Джульетту сыграть, просто ужас… У меня обязательно получилось бы! Вот слушай: «Ромео! О-о-о-о! – душераздирающе крикнула она на всю улицу. – Зачем же ты, Ромео?..» Как там дальше-то… Не помнишь?
– Не помню, – улыбнулась Марина. – А чего ты так развопилась? Она же Джульетта, а не диджей.
– Так она ж, кажется, с балкона ему кричала… Или нет?
– Она не кричала, а сама с собой разговаривала.
– Ну… это почти одно и то же! – не огорчилась Милка и взахлеб продолжила мечтать дальше: – А чтобы Ромео непременно играл бы Феликс или Вадик Орловский. Тебе кто больше нравится, Феликс или Вадик?
– Никто, – буркнула Марина.
– Ой! Ну ладно врать-то! Всем они нравятся, а ей, видите ли, не нравятся. Я тебе, Мариночка, почему-то все всегда говорю, а ты мне – ничего. Даже обидно!
– Ну и чего ты мне такого секретного сказала? Что-то я ничего не помню.
– Как это что? Я буквально минуту назад честно и откровенно призналась, что мне нравятся Орловский и Лившиц, только я никак не могу понять, кто больше. Вчера мне казалось, что Вадик, а сегодня, когда он так некрасиво выступил с Кривой Ручкой, то я подумала, что Лившиц как-то интеллигентней… Ты-то как думаешь?
– Если рассматривать с точки зрения интеллигентности, то Феликс, конечно, лучше, – согласилась Митрофанова.
– Слушай, Маринка! – Милка до невозможности округлила глаза. – Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…
– Что значит «наоборот»? – удивилась Марина.
– А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…
– Совсем вы с девчонками с ума посходили! – Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.
– Значит, с Феликсом ты не встречаешься? – с большим подозрением еще раз спросила Константинова.
– Нет.
– А с кем встречаешься? – не сдавалась Милка.
– Ни с кем! – отрезала Марина. – Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!
– Ах так, да? – всерьез разобиделась Константинова. – Ну и какая же ты мне подруга после этого? – Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.
Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.
– Ладно, пойдем, – потянула она за собой Константинову, – я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.
– Адекватно – это как? – Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».
– Ну… дай слово, что не будешь смеяться… – заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.
– Смеяться?! – Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. – Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!
Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное – разрывающее ее на части любопытство:
– Ну!!!
– Ну… – Это повторенное Мариной «ну» было в тысячу раз беднее Милкиного, потому что в нем, кроме неуверенности, ничего другого, к сожалению, не сквозило. – Понимаешь… мне нравится один парень из нашего класса… который никому больше не нравится…
– И кто же это? – Константинова на всякий случай придвинулась к Марине поплотнее, чтобы ненароком в шуме улицы не пропустить какой-нибудь мелкой, но очень важной детали.
– Это… ты, конечно, не поверишь… но это Богдан Рыбарев… – слабым голосом выдохнула Марина.
– Да ладно… – скривилась Милка, так как сначала подумала, что подруга ее разыгрывает, но, увидев, как Маринино лицо сделалось багровым, в состоянии полного изумления прошептала: – Не может быть…
– Ну вот, я же говорила, что не поверишь… – Марина отвернула голову в сторону, так как боялась встретиться с Константиновой глазами.
– Вот, значит, к чему привели все эти «домашки» с «контрошками»… – проронила растерянная Милка. – Или ты из любви их ему и решаешь, как проклятая, а?
– Не знаю я, Милка, что было сначала, а что потом, – сказала Марина и опять представила, как Рыбарь склоняется к ней с высоты своего очень хорошего роста, чтобы поцеловать в губы. Как и во время предыдущего представления, ее пробрала дрожь, и она зябко поежилась.
– Знаешь, Маринка! – собрала свою волю в кулак Милка Константинова. – Тебе срочно надо его разлюбить, потому что это уже не «Ромео и Джульетта», а натуральный «Собор Парижской Богоматери» получается! Тоже нашла себе Квазимодо!
– Никакой он не Квазимодо! – обиделась за Рыбаря Марина. – Ты вот завтра присмотрись к нему получше!
– А то я на него за столько лет не насмотрелась!
– Да вы все, кроме как на Орловского с Лившицем, ни на кого больше и не смотрите! Прямо как стадо…
– Несмотря на то, что ты по этому поводу думаешь, – возмутилась Милка, – я очень хорошо представляю Рыбины брючатки по колено и не пойми какого цвета куртенку от спортивного костюма. Мне кажется, что он их не снимает с самого детского сада.
– Ну и что! А рост! А лицо! Ты представляешь себе его лицо? – горячилась Марина.
– Лицо… – задумалась Милка. – Лицо у него какое-то белое, по-моему…
– Естественно белое, не негр же он!
– Рост у него, конечно, ничего… неплохой рост… – начала сдавать позиции Константинова. – А вот лицо… Если честно, так я и не очень помню, какое у Рыбаря лицо… Завтра придется присмотреться.
– Вот-вот, – подхватила Марина, – ты сначала присмотрись, а потом уж и говори, кто Квазимодо, а кто – нет.
На следующий день после первого же урока Милка отвела Митрофанову к окну и с ошеломленным лицом прошипела ей в ухо:
– Ты, Маринка, того… права… Рыбарь-то, пожалуй, не хуже Орловского будет, в своем роде, конечно. Такой интересный блондин… Скандинавского типа… Как это ты разглядела? Только неплохо бы его слегка отстирать… Ну да ладно, это и потом не поздно будет сделать. Пожалуй, люби его. Разрешаю! – Она улыбнулась и добавила слова Васьки-Куры, которые сделались в 9-м «Г» любимой крылатой фразой, подходящей к любой ситуации: – Боги Олимпа не против!

www.pageranker.ru

Глава 3
Треугольные скалярии и нерешенные задачи по физике

Илья Криворучко перелистывал выданные ему Митрофановой книги и не знал, как ему лучше поступить: гордо бросить их ей в лицо со словами: «Забери и больше не смей ко мне приближаться!» – или все-таки сделать конспект и начать заниматься, поскольку фигурой он, надо честно признаться хотя бы самому себе, совершенно не блещет. Он закрыл книги, сложил их перед собой стопочкой и решительно признался себе еще и в том, что ту блестящую фразу о неприближении к нему Митрофановой он никогда не сможет ей сказать, потому что собьется сразу же на первом слове «забери». Эта ненормальная Марина парализует его своим взглядом, как удав. И чего она к нему привязалась?
Илья подумал еще немного и решил сделать себе заодно и третье признание. Заниматься этими полезными упражнениями ему здорово лень и неохота. Почему лень, понятно каждому дураку, а неохота, потому что занятия будут отвлекать его от другого. Он, Илья Криворучко, разводил аквариумных рыб и очень серьезно подходил к этому делу. У него было целых три аквариума: два прямоугольных и один круглый. В прямоугольных аквариумах жили довольно-таки обычные, хотя и очень красивые рыбки: меченосцы, скалярии, моллинезии, а в круглом – тепловодные золотые. Золотых рыбок было три штуки. Одна, которую Илья назвал Изабеллой, была скорее даже не золотая, а блестяще-рыжая, будто бы медная и хорошо начищенная, с огромными выпученными глазами и прозрачным апельсиновым хвостом. Две другие, Дашка и Машка, имели тоже шикарные вуалевые хвосты и телескопические глаза. Дашка была бледно-золотистая, как любимая мамина перламутровая помада, а Машка – лимонно-желтая с двумя черными пятнами по бокам. Из-за этих пятен отец дразнил ее Буренкой, но Машка, похоже, и не думала обижаться, поскольку никогда никаких Буренок в глаза не видела.
Илья любил ездить на Кондратьевский рынок, где собирались аквариумисты, и если бы у него была возможность, то скупил бы, наверно, все разновидности рыбок, которые только ему попадались. Но такой возможности у него не было. Мама увлечение сына не одобряла, потому что рыб не любила. Ей казалось, что аквариумы портят ее до мелочей продуманный интерьер. Илья с трудом отвоевал свои три аквариума, но если бы не отец, то и это вряд ли бы удалось. Директор фабрики детских игрушек в тот день, когда дома разгорелась целая битва по поводу нахождения в нем аквариумов, твердо сказал маме, которой, в общем-то, перечил довольно редко, что сын имеет право в своей комнате делать то, что просит его душа. Душа Кривой Ручки просила гораздо большего, чем три жалких аквариума, но пока вынуждена была удовлетворяться тем, что есть.
Илья вздохнул, опять придвинул к себе Маринины книги и уставился на обложку той, что в стопке лежала сверху. На ней был изображен накачанный молодой человек с огромными бицепсами и мускульными шашечками на животе. Красиво, конечно, ничего не скажешь…
Странная все-таки эта Митрофанова. Чего она к нему пристала? Неужели ей в самом деле хочется, чтобы у него была такая фигура? Зачем ей это надо? Какая ей разница, есть ли у него шашечки на животе или нет? А может, она в него влюбилась? Илья подумал об этом нечаянно и тут же испугался, будто сказал глупость вслух при всем классе. Разве ж можно в него влюбиться? Да никому и никогда! Он посмотрелся в стекло круглого аквариума и решил, что даже отражающееся в нем лицо, сплюснутое и вытянутое по горизонтали, все же симпатичнее того, которое он ежедневно видит в зеркале. Но, с другой стороны, если взять, к примеру, Пушкина… Тоже не Голливуд и низенький к тому же… Конечно, он, Илья, стихов не пишет, но зато учится лучше всех в классе. На прошлой неделе победил в очень крутом конкурсе по физике для школьников, который устраивал питерский университет. Директриса в честь его победы даже линейку параллели девятых классов собрала, а декан физмата, который уже вручал ему диплом в университете, специально приехал в школу и подарил еще и авторучку – настоящий «Паркер». Может быть, Митрофановой это и понравилось? Нет, она еще раньше эти книги притащила… И вообще, давно зачем-то вяжется… А здорово было бы, если бы она и вправду в него влюбилась! В конце концов, имеет он право помечтать? Вот если бы она действительно в него влюбилась, то он мог бы ей подарить… Изабеллу…
Кривая Ручка второй раз за вечер испугался своих ужасных мыслей. Разве можно расстаться с Изабеллой? Он посмотрел в аквариум. Огненная рыбка, будто на ниточке, висела в воде как раз напротив него и лениво шевелила своим царским хвостом и прозрачными плавниками. Куда она смотрела огромными выпуклыми глазами, понять было невозможно. Наверно, куда-нибудь мимо Ильи… от обиды… Кривая Ручка постучал пальцем по стеклу, утешая Изабеллу, но она, похоже, обиделась всерьез и уплыла в глубь аквариума. Конечно, он не отдаст Изабеллу. Не потому, что жалко, а потому, что за теплолюбивыми рыбками без привычки трудно ухаживать: температуру поддерживать и всякое такое… Он лучше подарит Марине скалярий! Точно! И Илья, боясь третий раз за вечер испугаться и передумать, взял специальную баночку с металлической ручкой на крышке, с которой обычно ездил на Кондратьевский, и отсадил в нее из прямоугольного аквариума двух красавиц скалярий: жемчужно-серую и черную, тоже с очень красивыми, будто бы рваными хвостами.
Одевался он быстро, стараясь не думать вообще ни о чем, чтобы нечаянно не явилась мысль, которая заставит его выпустить рыбок обратно в аквариум. Он ни о чем не думал вплоть до того момента, как очутился перед квартирой Митрофановой, а как очутился, сразу подумал, что надо срочно бежать обратно. И он так и сделал бы, если бы дверь не открылась и из нее не вышла бы Марина Митрофанова.
– Криворучко, ты? – удивилась она. – Книги принес?
– Нет… Я п-пришел спросить, м-можно мне их еще н-немного подержать у себя? – заикаясь и краснея, залепетал Илья.
– Конечно, можно. Я могу их продлить, а если ты хочешь, то можно их и на твой абонемент переписать. У тебя есть абонемент в районной библиотеке?
Кривая Ручка согласно кивнул, хотя никакого абонемента ни в какой библиотеке у него не было.
– Так что, перепишешь книги на себя? – спросила Марина.
Он опять кивнул, и Митрофанова в ответ удовлетворенно улыбнулась. Глядя на эту улыбку, от которой на ее щеках образовались две симпатичные ямочки, Кривая Ручка окончательно понял, что готов ради этих ямочек на все, на что ранее никогда готов не был. Он решительно выставил вперед банку с рыбками и очень храбро сказал:
– Вот…
– Ой! Кто это? – восторженно пропела Марина и вгляделась внутрь банки. Из прозрачной толщи воды на нее таращили немигающие глаза две плоские треугольные рыбки с рваными хвостами. Поскольку они назывались скаляриями, Кривая Ручка так и сказал:
– Это скалярии…
– Очень красивые, – продолжила изъявлять восторг Марина. – Белая и черная, прямо как день и ночь!
– Это тебе… – удивляясь неиссякаемости собственной храбрости, сказал Кривая Ручка.
– Если ты думаешь, что за книги мне что-то должен, то…
– Нет, это не за книги, – перебил ее Илья, – а так просто… Подарок…
– Спаси-и-ибо, – протянула Марина и посмотрела на него благодарными глазами.
Кривая Ручка понял, что угодил Митрофановой так, как даже и не рассчитывал угодить. Он несколько сконфузился и не знал, что делать дальше, но Марина его выручила.
– Подожди меня здесь. – Она указала на подоконник лестничной площадки. – Я отнесу рыбок домой, а потом ты меня проводишь… в одно место, а по пути расскажешь, чем их кормить, ладно?
Что мог ответить на это Кривая Ручка? Конечно же, он ответил:
– Ладно, – и послушно сел на прожженный сигаретами и исписанный подоконник.
Митрофанова вернулась довольно быстро, и они вместе спустились вниз на лифте. В кабине Илья старался держаться от Марины на почтительном расстоянии, чтобы не так резко бросалась в глаза ужасающая разница в росте. На улице это делать уже стало затруднительно, тем более, что Митрофанову эта разница почему-то совершенно не смущала, и она так и норовила приблизиться к Кривой Ручке вплотную.
Илья как раз успел пробубнить все необходимое о жизнедеятельности треугольных скалярий и их правильном питании, когда они с Мариной подошли к дому напротив митрофановского.
– Ну, мне сюда, – улыбнувшись и вновь обретя лицом чудесные ямочки, сказала Марина. – Спасибо тебе, Илюша. Такие рыбки! Восторг! Мне еще никто не делал такого удивительного подарка! Ты – первый!
С этими словами Марина скрылась в подъезде, а гордый собой Илья направился к собственному дому, и чем ближе он к нему подходил, тем меньше в нем оставалось гордости и тем больше росли беспокойство и неуверенность. Конечно, со скаляриями он выступил очень удачно, ничего не скажешь, но этот дом напротив митрофановского чем-то ему здорово не понравился. Пораскинув как следует своими аналитическими мозгами, которые по достоинству оценил даже физмат питерского университета, Кривая Ручка понял, что ни к кому в этом доме, кроме Богдана Рыбаря, Марина пойти в гости не могла по той простой причине, что, кроме вышеозначенного Рыбаря, в нем никто из их 9-го «Г» не проживал. Теоретически, конечно, Митрофанова могла зайти в любую другую квартиру. Практически – тоже. Но сердце Кривой Ручки, который в этот момент почувствовал себя самым что ни на есть жалким Карлсоном, подсказывало, что все дело тут именно в белобрысом и туповатом троечнике Рыбаре. Марина уже давно зачем-то помогала учиться этому бездельнику, а на завтра физик Борис Петрович как раз назначил контрольную по решению задач. Кривая Ручка учуял соперника, который запросто мог заполучить Митрофанову без борьбы и скалярий, одним только своим могучим ростом и бестолковой белобрысой головой. На несколько минут Илья даже пожалел о том, что его мозги так рационально устроены и умеют решать задачи сами, но потом прогнал эти дурные мысли, съежился внутри своей черной куртки и печально побрел к дому в том же меланхолическом настроении, в каком пребывал, разглядывая Маринины книги по строительству красивой фигуры.
Меланхолия Кривой Ручки была не напрасной. Марина Митрофанова поднималась на четвертый этаж старого дома и радовалась, что лифта в нем нет. Не спеша, медленно преодолевая этаж за этажом, она пыталась успокоиться и утихомирить бешеное биение собственного сердца. Она действительно пообещала Рыбарю помочь подготовиться к контрошке по физике. Эта ее помощь ничуть не отличалась бы от всех предыдущих, если бы она несколько дней назад не решила любить Богдана совсем другой, нежели прежде, любовью. Казалось бы, дело должно упрощаться тем, что сам Рыбарь об этой перемене и не догадывался, но у Марины почему-то ноги стали ватными, а в ушах даже слегка позванивало. Она уже ничем не напоминала ту Марину, которая по-детски радовалась криворучковским скаляриям. Она была бледна, томна и испуганна.
– Проходи, – по-деловому пригласил ее в квартиру Рыбарь, провел в комнату и сразу усадил за стол. – Так! Вот задачник! Решаешь по каждому разделу контрошки по одной задаче и пишешь вот на этих бумажках мелко, но разборчиво. Ясно?
– Ясно, – выдохнула Марина.
– Ну и хорошо, – обрадовался Рыбарь, – а я пока за Ромкой и близнятами во двор сбегаю. Кормить их надо.
Рыбарь, накинув куртку, выбежал из квартиры, а Митрофанова придвинула к себе задачник. Прислать Богдану на физике готовое решение, как она это делала на контрольных по математике, Марина не могла. Борис Петрович бдительно следил, чтобы на его уроках никто никому не подсказывал. Поэтому единственным вариантом был тот, который придумал сам Рыбарь: Марина четко записывает ему решение возможных задач, а он на контрольной пытается решить свои по аналогии. Вообще-то, у них тетрадь по физике была полна решениями аналогичных задач, но Рыбарь, похоже, никогда и не трудился их записывать. Зачем надрываться, если придет странная Митрофанова и своим аккуратненьким почерком все перепишет на маленькие бумажонки, называемые в народе шпорами.
Марина смотрела в задачник, но буквы и цифры складывались не в условия задач, а в весьма странные узоры, растекающиеся по страницам. Она пыталась заставить их собраться в строчки и даже пыталась удержать в таком положении растопыренными, как на фортепианной клавиатуре, пальцами, но результат был нулевой.
Через некоторое время в квартиру ворвался взъерошенный Рыбарь.
– Ты представляешь, эту мелкоту не загнать домой обедать! Уже третий раз во двор бегаю. А мать потом мне трепку задаст, что дети не кормлены.
Он сорвал с плеч куртку, в сердцах бросил ее на продавленный диван, подошел к Митрофановой и спросил:
– Ну, как дела? Много решила?
У Марины от страха и напряжения потемнело в глазах.
– Нет… Я н-не решила, – промямлила она так же, как совсем недавно мямлил и заикался перед ней Кривая Ручка.
– Почему? – справедливо возмутился Рыбарь.
– Потому что…
Марина под его взглядом, как под гипнозом, во владении которым ее тоже подозревал Илья, поднялась со стула и оказалась перед Рыбарем совсем рядом, как в своих видениях. Он удивленно смотрел на нее с высоты своего замечательного роста и был очень хорош собой: и серыми глазами с голубизной, и темными ресницами, и розовой, разгоряченной после бега по лестнице кожей, и растрепанными белокурыми волосами, падающими на лоб криво постриженной челкой.
– Потому что… – снова попыталась заговорить Марина.
Но она так и не знала, как лучше объяснить свою сегодняшнюю неспособность к решению физических задач. А Рыбарь вдруг все понял сам. Он нервно отбросил со лба волосы и точно так, как и виделось Марине, нагнулся к ней и поцеловал, правда, не в губы, а в щеку. И тут же отскочил в сторону и жутко покраснел, будто сделал что-то ужасное, стыдное и неприличное. Марина, как электрон, оттолкнувшийся от одинаково заряженной частицы, резко подалась в другую сторону. Они остановились на безопасном расстоянии и расширившимися глазами с ужасом смотрели друг на друга.
– Я не хотел… – после некоторого молчания сказал Рыбарь.
– Я понимаю… – отозвалась Марина и сделала шаг к столу. – Я сейчас все тебе решу.
– Нет! – он быстро захлопнул задачник.
– Но как же… – совсем растерялась Марина. – Ты же получишь «два»…
– Ну и что! Пусть!
– Тогда я пойду…
– Иди…
Марина развернулась к выходу, но Богдан, будто выстрелом, остановил ее вопросом:
– Ты меня теперь презираешь?
– Нет, – не поворачиваясь, ответила Марина и выбежала из квартиры Рыбаря.
На лестнице она столкнулась с оравой маленьких рыбарят, которые, очевидно, все-таки проголодались и направлялись обедать. Младший Ромочка тащился последним, вяло похныкивая. Марина наклонилась к нему и спросила:
– Что случилось? По какому случаю ревешь?
– А чего они меня не ждут? – всхлипнул мальчишка, показывая на близнят, которые уже молотили кулаками в дверь своей квартиры.
Марина заметила, что у Ромочки такие же светлые, серо-голубые глаза, как у Богдана, и смешные тоненькие, темные, тоже породистые, бровки домиком.
– Не ждут? Да ну и что! Подумаешь! – Она пригладила ему белые вихры и заверила его: – Ты сейчас отдохнешь и их догонишь. – И она прикоснулась губами к розовой щечке рыбаренка, как бы отдавая поцелуй, подаренный ей Богданом.
Дверь квартиры наконец распахнулась. Близнецы вихрем ворвались внутрь, а Богдан выскочил на площадку за Ромочкой. Они встретились с Мариной глазами и опять в ужасе отпрянули друг от друга: Рыбарь попятился назад в квартиру, а Марина вихрем вылетела на улицу. Она прижалась спиной к двери подъезда и никак не могла унять бешено бьющееся сердце. Как же теперь ходить в школу? Как встречаться с Богданом? У нее ж просто-напросто разорвется сердце! Но разве не этого она хотела? Все было, как в ее видениях: он наклонился и поцеловал. А что не в губы, так это даже лучше, потому что если бы в губы, то она вообще умерла бы на месте.
А Богдан Рыбарев в этот момент пытался накормить своих мелких Рыбарей. При этом он вывалил на пол полкастрюли макарон, сжег пустой чайник и положил Ромочке целых три сосиски вместо двух. Ромочка очень обрадовался такому своему необыкновенному везению, а близнецы громко возмутились вопиющей несправедливостью, но Богдан так и не понял, чего они все от него хотели. Ромочка на всякий случай с быстротой хомяка принялся откусывать от трех сосисок одновременно, а старший Рыбарь в состоянии полнейшей прострации удалился в комнату, где прилег на продавленный диван и задумался.
Чего это на него нашло и, главное, зачем? И будет ли теперь странная Марина решать за него контрольные и домашки? Вообще-то она, кажется, как раз хотела решить задачи по физике, но он не дал. Зря… Или не зря? Что такое эти глупые задачи по сравнению с теплотой ее бархатной щеки, которую он до сих пор ощущал на своих губах? Он провел по ним тыльной стороной ладони, будто стирая Маринины следы, но они не стерлись. Губы горели, и Богдан понял, что ему не нужно больше от этой девочки никаких задач. Была бы сама Марина где-нибудь рядом, так близко, чтобы еще хоть один раз посметь коснуться ее щеки.
А в доме на соседней улице в состоянии полного неудовлетворения сидел перед круглым аквариумом Илья Криворучко. Он смотрел на застывшую в воде Изабеллу и думал о том, что зря жался и камуфлировал свою жадность под трудность ухода за теплолюбивыми рыбками. Если бы Марина Митрофанова увидела огненно-золотую Изабеллу, то еще совершенно неизвестно, пошла бы она в гости к Рыбарю или поспешила бы обратно в свою квартиру, чтобы устроить эту красавицу у себя на жительство. Говорят же, что скупой платит дважды. Как это верно! Он, Илья, гнусный жадный Карлсон, сначала натуральными деньгами заплатил за рыбку, а теперь еще дополнительно платил ужасными переживаниями в виде впервые в жизни испытанной жуткой ревности.

www.pageranker.ru

Глава 4
Квадратное поле любви

Вадим Орловский нынешним утром, в понедельник, решил наконец объясниться со странной Мариной Митрофановой и положить конец своим переживаниям. Скорее всего, Марина даже не может помыслить, что он положил на нее глаз. Конечно, кто такая Марина? Всего лишь миленькая девочка, каких толпы ходят по их средней школе. А он, Вадим? Да за его благосклонный взгляд те же толпы девчонок, фланирующие по коридорам, могут запросто затоптать друг друга, если им сказать, что та, которая добежит до него первой, будет танцевать с ним всю следующую дискотеку.
Он оглядел себя в зеркало. Как говорится, все при нем: настоящее мужское волевое лицо со стальными глазами и квадратным, как у голливудских героев, подбородком, густые волнистые волосы, широкие плечи и длинные ноги. Этого одного хватило бы любой девчонке за глаза и за уши, а он, в дополнение ко всему, еще и спортсмен, и учится хорошо, и во всякой там литературе с чувствительными стишками разбирается. Придется, конечно, прикинуться раздавленным великой любовью, но за Маринкины ямочки на щеках, пожалуй, стоит и притвориться. Главное, чтобы она наконец посмотрела на него заинтересованным взглядом, а там он решит, что с ней дальше делать.
Вадим натянул свои любимые черные кожаные брюки в обтяжку и новый бежевый джемпер с треугольным вырезом, в котором красиво смотрелся на смуглой коже тусклый латунный амулет. Он его еще ни разу не надевал, потому что мать совсем недавно привезла эту штучку из какой-то поездки. «Это тебе на счастье и удачу, – сказала она, застегивая на шее сына блестящий замочек черного каучукового шнурка. – Баловство, конечно, но вдруг в чем-нибудь поможет!» Вадим, сам не зная зачем, поцеловал амулет и направился в школу объясняться в любви странной Марине Митрофановой.
Когда он увидел Марину, то решил, что она несколько приболела и пришла в школу, видимо, только из-за контрольной по физике. Она была очень бледной и какой-то взъерошенной. Похоже, что она даже поссорилась со своей подругой Милкой Константиновой, потому что все перемены простаивала одна возле окна напротив того кабинета, в котором должен был проходить следующий урок.
На последнем уроке, которым была химия, в кабинет заглянула Людмила Ильинична и попросила всех прийти на классный час для новой встречи с Элеонорой Сергеевной. Вадим вырулил с химии вслед за Мариной и увидел, что она почему-то прошла мимо их кабинета и начала быстро спускаться по лестнице в раздевалку. Он понял, что более удобного момента для разговора с ней не стоит и ждать, и решил тоже пренебречь классным часом во благо личной жизни. Он подождал, пока Митрофанова оденется, потом натянул свою крутую, тоже кожаную, куртку на молниях и вышел на крыльцо школы.
Каково же было его удивление, когда его чуть не сбил с ног Рыбарь с зажатой под мышкой жиденькой своей куртешкой. Он даже не заметил, что чуть не протаранил Орловского насквозь, и помчался вслед за Мариной. Он догнал ее, и они остановились друг против друга на углу школы. Вадим видел, как Митрофанова заставила Рыбаря надеть куртку, и они пошли вдвоем по направлению к скверу за домами их района. Изумленный и рассерженный тем, что срывается обещавшее быть таким удачным мероприятие, Орловский пошел вслед за одноклассниками. Ему даже не пришлось особенно скрываться от них, потому что ни Марина, ни Рыбарь ни разу не обернулись и вообще не обращали на окружающую обстановку ровным счетом никакого внимания. Они о чем-то говорили, искоса посматривая друг на друга, а Вадим никак не мог взять в толк, о чем умненькая девочка Марина Митрофанова может говорить с таким кретином, как Рыбарь. На повороте к следующей аллее они остановились напротив огромного красно-бордового куста барбариса. За его нарядными ветками и спрятался Вадим, оказавшись, таким образом, совсем рядом со странной Мариной и ее странным пристрастием в лице дремучего Рыбаря. Он хорошо их видел и слышал, хотя не сразу понял, о чем между ними идет речь.
– Ну и что ты мне на это скажешь? – не своим голосом спросил Марину Рыбарь.
– Ничего… – очень тихо ответила Митрофанова.
– Мне уйти? – опять спросил Рыбарь.
– Нет… – еще тише ответила девочка.
– Так что же тогда? – чувствовалось, что Рыбарь совершенно растерялся.
А дальше произошло то, чего лучше бы Орловскому не видеть. Марина вдруг уткнулась своим хорошеньким лицом в страшенную куртку Рыбаря, а он обнял ее и даже поцеловал в висок, который находился как раз на уровне его глупых губ. Вадим почувствовал подступившую к горлу дурноту. Ничего себе! Вот так номер! Марина Митрофанова и какой-то занюханный Рыбарь! Да что же это такое! Неужели он, Вадим, опоздал? До чего же глупо! Ждал, ждал удобного момента, и на тебе!
Он с посеревшим лицом опять взглянул на пару за ярким кустом. А Митрофанова с Рыбарем наконец оторвались друг от друга, взялись за руки и пошли в глубину сквера. Орловский прислонился к соседнему тополю. Его длинные ноги в замечательных кожаных штанах отказывались ему повиноваться, пальцы вцепились в каучуковый шнурок на шее, с силой дернули его, и латунный амулет на счастье и удачу врезался в ладонь. Вадим посмотрел на замысловатый вензель на тускло-желтом диске и, скривившись, забросил его в густоту бордовых веток.
Да что же с ним такое? Почему так ноет и разрывается что-то внутри, под стильным бежевым джемпером? Он ведь просто хотел осчастливить миленькую, но простоватую Марину, подарить ей себя… на время, а потом, возможно, и отчалить, если она ему вдруг надоест. И что теперь? Не может же быть, чтобы он так смертельно влюбился! Ладно бы в красавицу Ольгу Рогожину из 9-го «А» или хотя бы в одноклассницу – фифу Марго, а тут всего лишь Митрофанова, которую он до этого года видел каждый день, но ничего особенного в ней не замечал. Нет, тут что-то не так. Скорее всего, его вывело из себя, что она обнималась с Рыбарем. Если бы хотя бы с Феликсом, и то не было бы так обидно. Впрочем, если бы с Феликсом, то это было бы гораздо хуже. С Рыбарем, пожалуй, можно побороться и… победить. А вот с Феликсом? Можно и мимо пролететь. От него последнее время девчонки тоже, как мухи, мрут. Они с ним антиподы: Феликс – жгучий темноглазый брюнет, а Вадим – светлый шатен, и поклонницы между ними до сих пор распределялись довольно-таки равномерно, почти не пересекаясь.
Орловский наконец отлепился от тополя и пошел к дому. Может, забыть про эту странную Марину и дело с концом? Как жил без нее раньше замечательным образом, так и дальше будет жить. Та же Марго или Милка Константинова прямо-таки едят его глазами. Стоит только поманить, и дело в шляпе. А может, и манить никого не надо? Ну их, девчонок! Одна морока и такая боль… такая боль… Никогда еще Вадим такой не испытывал…
А в школе, между тем, шел своим чередом классный час 9-го «Г». Вместо древнегреческих мифов Элечка предложила девятиклассникам поставить праздник по славянской мифологии и русским народным сказкам.
– К сожалению, славянские мифы почти не сохранились или позднее были переработаны народом в сказки, – заявила она, – поэтому мы можем использовать только мифологических персонажей. Вот, например, кто-нибудь знает, кто такой Полкан?
Васька Кура, который после представления Стимфалийской птицей считал себя с Элечкой уже на короткой ноге, выкрикнул:
– Полкан – это неблагодарная рыжая тварь, которая живет на школьном дворе, питается дарами нашей кухни, а после этого еще имеет наглость хватать всех проходящих мимо за ноги!
– Да-да, так все и говорят, что Полкан – собачье имя, – улыбнулась Элечка, – а на самом деле, Полкан – это полуконь-получеловек, вроде кентавра.
– И правда, девочки, – обернулась к приятельницам Милка. – Пол-кан – полконя! Здорово!
– Интересно, и кого же вы планируете нарядить этим полуконем? – опять спросил Элечку Кура.
– Пока я ничего не планировала. Я вам пока просто предлагаю устроить младшеклассникам путешествие по трем царствам. Помните: Медное царство, Серебряное и Золотое? А в каждом царстве – свои представления, свои условия, задания, загадки. А конечной целью будет клад, который найдет тот из отрядов, который первым преодолеет все придуманные нами препятствия.
– Клад? Золото, бриллианты? – опять встрял неугомонный Кура.
– Я думаю, что гораздо лучше, чтобы там было что-нибудь сладкое и вкусное, – заметила Людмила Ильинична.
– Ну? Как вам такое предложение? – спросила девятиклассников Элечка и опять сделалась розовой и испуганной.
– Можно, – снисходительно разрешил ей проводить данное мероприятие Кура.
– Лучше бы, конечно, про любовь, – высказала свое мнение Милка, – но про царства… пожалуй, тоже ничего… Хорошо, что без простыней. Можно я буду царевной какого-нибудь царства? Желательно Золотого!
– Нашлась тоже Золотая царевна! – усмехнулась Марго, демонстративно коснувшись прядей тяжелых пепельных волос. – Ты же рыжая!
– Не рыжая, а каштановая, – возмутилась Милка. – В конце концов, я только попросилась в Золотое царство, но вполне согласна и на Медное. А если ты думаешь, что сама вытянешь на Золотую царевну, то это вряд ли. Еще на Серебряную – куда ни шло… да и то…
– Почему это вы вдруг распоряжаетесь царствами? – вступила в перебранку Лена Слесаренко. – Царств всего три, а девочек у нас целых десять, и всем хочется участвовать! Надо, чтобы все было по справедливости, правда, Лешка? – И она, поскольку стеснялась Феликса, в которого последнее время была влюблена, ткнула в спину сидящего перед ней Пороховщикова.
– Вот ненормальные! – усмехнулся Алексей. – Вы еще устройте всеобщие равноправные выборы с тайным голосованием!
– А что? Это мысль! – подхватил Кура. – Давайте-ка устроим девчонкам шоу «Индекс популярности»! Я завтра принесу три больших конверта, напишу на них названия царств, а ребята положат туда скрученные бумажки с фамилиями претенденток на престолы. Как вам идейка?
Класс одобрительно зашумел, и Элечка еле пробилась через усиливающийся гул:
– Ну, я вижу, вы уже загорелись! Я тогда, пожалуй, пойду писать сценарий, ладно?
Элечку, конечно, отпустили с миром, а потом – и Людмилу Ильиничну, пообещав в лучшем виде убрать класс и сдать на вахту ключ. После ухода взрослых к доске выскочила Милка и заверещала:
– Я считаю, что «Индекс популярности» надо устроить и парням! И царевичи в царствах пригодятся! Я завтра тоже принесу конверты. Больших у меня, правда, нет, но я думаю, что сгодятся и маленькие. Готовьтесь, девчонки, завтра выберем себе царевичей!
– Ой, да про вас и так все ясно, – встал со своего места Пороховщиков и повесил на плечо рюкзак. – Вы все выберете своего любимчика Орловского.
– Точно, – согласился Кура, – а в другое царство – Фельку. Интересно только, кого в третье? Милка, выбери меня, умоляю! Я тебе этого никогда не забуду!
– Нет, Васька, ты уж оставайся лучше Стимфалийской птицей! У тебя здорово получается! – захохотал Пороховщиков и направился к выходу.
За ним засобирались домой и остальные. Убирать класс остался один Кура, чем совершенно не огорчился. Он помахал для вида шваброй, замел особо крупный мусор под шкаф и тоже побежал домой.
…Кривая Ручка шел домой в самом дурном расположении духа. Конечно, ему не очень-то и хотелось участвовать в этих детских играх в царства, но все-таки обидно, что его никуда не выберут. Одно дело, когда тебя выбирают, а ты – презрительно отказываешься, и совсем другое – когда никому нет до тебя никакого дела. Но и это еще не самое ужасное в сегодняшнем классном часе. Самое ужасное в том, что на нем не было Марины Митрофановой вместе с Рыбарем. Конечно, не было еще и Орловского, но Кривая Ручка гораздо больше боялся Рыбаря.
Он и сам не заметил, как за размышлениями дал некоторый крюк и вместо собственного дома неожиданно оказался у митрофановского. Около него как раз и стояли Рыбарь с Митрофановой. По их лицам было понятно все. Илья резко повернул назад. Жить дальше жалким Карлсоном и Кривой Ручкой не хотелось. Надо было срочно что-то предпринять, но он не знал, что и каким образом.
В не менее отвратительном настроении шел домой из школы и Феликс Лившиц. Он тоже заметил отсутствие на классном часе Марины Митрофановой и Орловского. О Рыбаре он даже и не подумал, потому что, во-первых, вообще никогда о нем не думал, а во-вторых, видел, как Вадим побежал вслед за Мариной, которая спускалась в гардероб. Он уже давно заметил, как Орловский пялится на Марину, и приходил от этого в бешенство. Зачем ему Марина, когда вокруг него и так вьются толпы других жаждущих его внимания девчонок? Вот ему, Феликсу, нужна только она. Он влюблен в Марину с самого первого класса, когда она одна только и воспринимала его как человека. Конечно, пока он был презираемым Носопырой, то и подумать не мог о том, чтобы предложить ей свою дружбу.
В этом августе, рассматривая себя в зеркале, он очень удивился, когда понял, что здорово вырос за лето и даже лицом изменился к лучшему. Он, конечно, этому порадовался, но такого интереса к себе со стороны девчонок даже и представить не мог. Он так надеялся, что и Марина посмотрит на него заинтересованно, но она почему-то вдруг взяла и пересела к Милке Константиновой, ничего не объясняя.
Феликс каждый день собирался подойти к ней и спросить, что случилось, но все откладывал, чтобы получить еще парочку лишних подтверждений нынешней своей привлекательности. Как раз вчера Лена Слесаренко, новая соседка по парте, пригласила его к себе на день рождения. Поскольку раньше Феликс никогда такой чести от девчонок не удостаивался, то решил, что час его пробил и можно наконец подойти со своими предложениями к Митрофановой. И что же теперь получается? Получается, что он опоздал? Вот если бы Слесаренко пригласила его пару дней назад, тогда бы он уже вчера объяснился с Мариной. Или не объяснился? Надо быть честным хотя бы с собой. Он боялся подойти к Марине. Самым вульгарным образом трусил, за что и наказан. С Орловским тягаться трудно. Если бы Феликс был девчонкой, то он сам наверняка бы выбрал Вадима…
Таким образом, странная Марина, сама того не подозревая, оказалась в центре некоего квадратного поля любви, в углах которого находились четверо ее одноклассников. И каждый из них считал, что имеет особенные права на Митрофанову: Феликс – по причине длительности и проверенности временем своего сильного чувства, Орловский – потому что сам выбрал себе Марину из многих претенденток на его благосклонность, Кривая Ручка – по той причине, что Марина сама выбрала своими заботами его. А уж о Рыбаре и говорить не приходится. С ним, с Рыбарем, и так ясно. И если остальные трое еще в чем-то сомневались и соизмеряли свои надежды с возможностями, то Богдан Рыбарев был готов пойти за Марину на любые страдания и самую мученическую смерть.

www.pageranker.ru

Глава 5
«Индекс популярности» и игра ва-банк

Марина собиралась в школу, то и дело замирая от сладкого предчувствия новой встречи с Богданом. Богдан! Какое удивительное имя! Богдан! Данный Богом! Кому? Собственной матери, конечно, но и ей, Марине, тоже. Как здорово, что она догадалась переменить свою любовь с ветеринарным уклоном на настоящую. Это же совсем несравнимые вещи: любовь, которая не что иное, как всего лишь жалость и забота, и любовь, которая – ЛЮБОВЬ, такая вот – вся из больших букв!
– Маринка! Сейчас сыр с бутерброда шлепнется на пол! – уже не первый раз за утро мама вывела дочь из состояния грез наяву. – О чем ты все время думаешь?
– Так… Ни о чем особенном, – вздрогнула Марина, сыр шлепнулся-таки на пол, его тут же подхватила ловкая Буся и потащила на коврик в прихожей, где любила лакомиться крадеными, а потому особенно сладкими кусочками. Муся жалко пищала на почтительном расстоянии от Буси, но Марина знала, что ей ничего не перепадет. Она отрезала ломтик для Муси и сунула его ей прямо в острые зубки.
– Кошкам сыр нельзя, – сердито сказала мама, – ты же знаешь.
– Тебе с твоим больным желудком тоже нельзя есть острое, а ты ела вчера маринованные огурцы, – отбила мамин выпад Марина.
– Как контрольная по физике? Написала? – спросила мама, поскольку, кроме огурцов, она вчера ела еще и копченую колбасу, и ей захотелось поскорее перевести разговор со скользкой темы на другую.
– Конечно. Когда проверят, не знаю, но меньше четверки не будет, это точно.
– А Рыбарев? – опять спросила мама, опасаясь, как бы разговор все-таки не сполз на копченую колбасу.
– А что Рыбарев? – испугалась Марина. Какой ужас! Зачем мама спрашивает о Богдане? Неужели она их видела?
– Ты же сама говорила, что ходила готовить его к контрольной по физике. Разве нет?
– Нет! – быстро ответила Марина. – Я сначала хотела пойти, но потом не пошла…
– Почему?
– Так… Расхотелось…
– Ну и правильно, – согласилась мама. – Почему это ты должна к нему ходить? Надо – сам пусть прибежит, не развалится.
Мама допила последний глоток кофе, сунула чашку в раковину, бросив дочери: «Сполосни, опаздываю», – и помчалась в комнату одеваться на работу.
Марина, прислонившись к стене, отходила от испуга. Мама ничего не должна знать про их новые отношения с Богданом. Вообще никто из взрослых ничего не должен знать, потому что они все испортят, как все испортили в прошлом году Маргарите Григорович и Сереге из бывшего 8-го, нынешнего 9-го «Б». Эти гнусные взрослые устроили за ними тотальную слежку. Серегина мамаша чуть ли не поселилась в школе, чтобы оградить сыночка от Марго, а Людмила Ильинична каждый классный час вела со своими учениками такие воспитательные беседы, от которых их всех тошнило. Марина помнит, как униженная Григорович рыдала в туалете оттого, что они с Серегой просто дружили и даже ни разу не поцеловались, а их обвинили во всех грехах. В этом году Марго и Серега обходят друг друга за километр, а кому от этого лучше? Только Серегиной мамаше, которая несколько лет теперь может спать спокойно, поскольку у сыночка выработалась стойкая аллергия на девчонок. А Маргошка стала нервной, злой и заранее подозревающей всех в тех самых грехах, в которых ее несправедливо обвиняли.
Марина натянула куртку и спустилась в лифте на первый этаж. Там, в полутемном тамбуре между двух дверей, ее поджидал Богдан. Марина попала прямо в его объятья и тут же почувствовала теплые губы на своей щеке.
– Нет! – испугалась она и отпрянула. – Увидят! Пошли лучше в школу.
И они пошли по тротуару на почтительном расстоянии друг от друга, но все равно вместе.
У классной доски толпились ребята и оживленно переговаривались. На ее зеленом поле висели прилепленные прозрачным скотчем три больших желтых конверта. На одном из них кривыми синими буквами было написано слово «Золотое», на другом – «Серебряное», на третьем – «Медное». Ребята засовывали внутрь конвертов какие-то маленькие скрученные листочки. Все были так увлечены этим занятием, что Марина с Богданом поняли – на их приход никто не обратил внимания. Ошибались они жестоко. Три пары зорких глаз видели, как в дверях кабинета Рыбарь пожал пальцы Марине Митрофановой, а она вздрогнула и залилась румянцем.
Богдан прошел к своей последней парте, а Марина, бросив на стул сумку, подскочила к доске и протиснулась поближе к Милке.
– Людмила, что тут происходит? – спросила она подругу.
– Как это что? Парни царевен выбирают! Для Элечкиного праздника. Ах да… – вспомнила она, – тебя же не было на классном часе… Поскольку ты мне ничего не хотела вчера рассказать, я даже не стану спрашивать, где ты была. – Милка метнула быстрый взгляд в сторону последней парты и зашипела Марине в ухо: – Хотя, не буду скрывать, я заметила, что и твоего любименького Рыбаря тоже не было на классном часе.
– Я тебе все расскажу, Милка, только без свидетелей, – и Митрофанова кивнула на одноклассников, – а ты мне про царевен объясни.
– Ну, так и быть, – согласилась Константинова и с большим удовольствием принялась объяснять Марине суть происходящего.
– Ну что? Все положили? – оглушительно крикнул Васька Кура и напустился на Пороховщикова. – А ты, я гляжу, уже второй раз подходишь к «Золотому» конверту! Так всякий может!
– Ну и что же, что второй? Я первый раз не положил, потому что решил переписать понятнее… Хотя, какое твое дело, что я решил?! – не остался в долгу Лешка.
Кура не удостоил его ответом, оглядел еще раз класс, увидел за последней партой Богдана, спокойно читающего учебник, и гаркнул еще громче:
– Э! Рыбарь! Греби сюда! Тут у нас мероприятие! Нечего уклоняться!
Богдан нехотя закрыл книгу, подошел к Куре и спросил:
– Ну?
– Шляешься, понимаешь, где-то, когда люди делом занимаются!
– Ты про что это? – не понял Богдан.
– Про то! Про классный час, вот про что! Видишь, на доске висят конверты?
– Ну!
– Не «ну», а в каждый конверт ты должен положить по записке, где напишешь фамилию девчонки, которая тебе больше всех нравится.
– Это еще зачем? – Лицо Богдана мгновенно сделалось красным.
– Затем, что у нас тут разыгрывается шоу под названием «Индекс популярности». А потом девчонки из нас лучших выберут.
– Я в этом не участвую.
– Почему?
– Не хочу.
– Он просто у нас еще маленький, – расхохоталась повернувшаяся к ним Марго. – Он даже и не знает, как это кто-то кому-то может нравиться!
– Ты-то мне уж точно не нравишься, – буркнул Богдан.
– Взаимно, – презрительно усмехнулась Григорович, но по лицу ее было видно, что она сильно уязвлена.
– Так будешь писать? – Кура оттеснил от Рыбаря взбешенную Марго. – Или я снимаю конверты!
– Ладно, напишу. Объясни только, почему их три и что означают надписи на них.
Кура принялся объяснять, а Марина, будто оглушенная, замерев на месте, стояла в толпе. Ей почему-то казалось, что одноклассники специально затеяли все это, чтобы вывести их с Богданом на чистую воду.
Рыбарь как раз засовывал в последний конверт записку, когда прозвенел звонок на урок. Кура снял конверты с доски и протянул их классной руководительнице.
– Людмила Ильинична, сохраните, пожалуйста, до конца дня, – попросил он и обратился к классу: – А вы все приходите сюда после последнего урока. Проведем второй гейм под названием «Индекс мужской популярности» и подведем общие итоги голосования по всем номинациям! Константинова, ты конверты приготовила?
Милка яростно закивала головой.
Весь день прошел под знаком «Индекса популярности». Девчонки без конца строили предположения, кто станет Золотой царевной. Большинство сходилось во мнении, что эта корона достанется Маргарите Григорович.
– Конечно, у Маргошки самая выигрышная внешность и самые длинные волосы, – сделала свой вывод Милка, взвесила на руке хвост Марининых волос и неудовлетворенно скривилась. – Из ее волос такую косу можно заплести, как у сказочной Царь-девицы! Один твой Рыбарь, наверно, и будет против нее. Кстати, ты обещала мне кое-что рассказать. Я вся – внимание!
– Да, собственно, и рассказывать-то особенно нечего, – смутилась Марина.
– Скажешь тоже – нечего! Разве я не угадала, что вы на пару смылись с классного часа?
– Да, мы ушли вдвоем.
– И где были?
– В сквере за домами.
– И что там делали?
– Гуляли.
– Гуляли и все?
– А что же еще?
– Кто-нибудь кому-нибудь хоть в любви-то объяснился?
– Нет…
– Ну, дураки!!! – Милка закатила вверх глаза, выражая тем самым полное разочарование в умственных способностях подруги и ее Рыбаря. – И о чем же вы тогда говорили?
– О разном…
– Знаешь, Маринка, о разном ты могла бы и со мной поговорить, а с парнями надо о другом разговаривать!
– О чем? – растерялась Марина.
– О чувствах, вот о чем!
– Чего о них разговаривать, если и так все понятно?
Милка задумалась.
– Ну… не знаю… – наконец проговорила она. – Зачем же тогда гулять с парнем, если вести себя так, будто проводишь время с подругой? Должно же быть какое-то отличие… Вот ты мне скажи, было какое-нибудь отличие или нет?
У Марины тут же разгорелась щека, которую целых два раза поцеловал Богдан, но рассказывать об этом Милке ей почему-то не хотелось. И о том, как она уткнулась лицом ему в грудь, тоже.
– Да так… – сказала она, отвернувшись в сторону, чтобы подруга не видела ее одиноко покрасневшей щеки. – Есть, конечно, отличие, но его не объяснишь словами…
– Ну… ты хотя бы… счастлива? – не отставала Милка.
– Я не знаю, – честно ответила Марина. – Я очень взволнована и думаю все время только о нем.
– А что ты думаешь?
– Я думаю… хорошо, что он есть на свете…
– И все-е-е? – разочарованно протянула Константинова.
– А это, между прочим, совсем не мало.
– А вот скажи, ты его фамилию положишь в «Золотой» конверт?
– Конечно…
– Насмешишь народ, честно тебе говорю. Один твой голос и будет за него.
– Ну и что?
– Удивляюсь я тебе, Маринка, как ты можешь идти против общественного мнения? Если узнают, что ты втрескалась в Рыбаря, хохотать будут до упаду.
– Ты-то, надеюсь, не будешь? Ты же сама заметила, что он…
– Ну, заметила, так что? Больше ведь никто не замечает. Слышала, как Маргошка над ним прикольнулась?
– Меня это не волнует.
– Да-а-а… – опять протянула Милка. – Хорошо, что еще хоть в Рыбаря влюбилась… Спасибо, что не в Кривую Ручку.
– Илья, кстати, тоже очень хороший парень. Скалярий мне подарил. Просто так, представляешь, бескорыстно!
– Это еще что такое – скалярии? К компьютеру какие-то прибамбасы?
– При чем здесь компьютер? Скалярии – это аквариумные рыбки, красивые очень.
– Зачем тебе рыбки, если у тебя и аквариума-то нет?
– Придется завести, а пока они в трехлитровой банке живут.
– И ты хочешь сказать, что он тебе за просто так подарил рыбок?
– Конечно.
– Я не перестаю удивляться твоей наивности, Маринка! Никто в наше время ничего за просто так не делает!
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что эта несчастная Кривая Ручка, этот микроскопический Карлсон в тебя влюбился, вот что!
– Да ладно… – испугалась Марина. – Как он мог влюбиться?
– Ну, ты прямо как Маргошка, честное слово! Если он мелковат и, прямо скажем, страшноват, то это вовсе не значит, что он влюбиться не может. Ему, между прочим, тоже скоро пятнадцать будет.
– И что же теперь делать? Отдать ему скалярий обратно?
– Совсем с ума сошла? Это же все равно, что оскорбить: мол, ты такой уродец, что мне и рыбок твоих не надо.
– А что же тогда?
– А ничего. Подарил и подарил. Сделай вид, что ты бестолковая и ничего не поняла, что, кстати, вполне соответствует истине. Впрочем, если хочешь, то запросто можешь поменять Рыбаря на Кривую Ручку. У тебя ума хватит!
– Я удивляюсь, как у тебя ума хватает всякую ерунду городить! – возмутилась Марина.
– А что я такого сказала? Вот возьми и влюбись в Кривую Ручку. Расшатай общественные устои до конца!
– Не могу я в него влюбиться, потому что… Не могу – и все! Сама должна понимать!
После уроков Людмила Ильинична отдала Куре желтые конверты, а сама ушла на педсовет. Васька убрал их в свою сумку, заявив классу:
– Чтобы над девчонками не довлели результаты нашего голосования, сначала проводим второй гейм, а потом все вместе конверты и вскроем.
Одноклассники нашли его резоны справедливыми. Девчонки принялись писать записки, а ребята собрались на двух партах в конце класса, откуда с нетерпением на них поглядывали.
В «Золотой» конверт Марина опустила, конечно, записку с фамилией Богдана, в «Серебряный» – Васьки Куры, а в «Медный», поколебавшись немного, – Кривой Ручки.
Когда последняя девочка отошла от прилепленных на доске конвертов, Васька достал свои желтые. В напряженной тишине он начал читать фамилии и раскладывать листочки кучками. Результаты поразили всех. Корону «Золотого царства» получила Марина Митрофанова, собрав четыре голоса. По два голоса на «Серебряный престол» получили Лена Слесаренко, Маргарита Григорович и Милка Константинова. По результатам подсчета голосов из конверта «Медного царства», лидировала маленькая беленькая и кудрявая Катя Волкова.
Милка, с удивлением посмотрев на пораженную подсчетом голосов Марину, обратилась к замершему классу:
– Как вы понимаете, я ничего не имею против Маринки, но по другим кандидатурам вам придется переголосовывать. У нас с Марго и Ленкой одинаковое число голосов…
– У меня есть некоторое сомнение в честности голосования, – подала голос Григорович. – Вполне возможно, что кто-нибудь один четыре раза написал фамилию Митрофановой – и все дела.
– Тогда записок было бы больше, – не согласился с ней Кура. – А их в каждом конверте по одиннадцать – ровно столько, сколько в классе парней.
– Все равно здесь что-то не так, – не унималась Марго. – Никогда не замечала такого острого восторга мужской половины класса в адрес Митрофановой.
– Да мне его и не надо, – дрожащим голосом сказала Марина.
– Видите! Она и сама чувствует здесь какой-то подвох, – обрадовалась ее дрожанию Григорович. – Ну что, ребятки, а не слабо признаться, кто Митрофанову написал?
Эти слова поначалу были встречены дружным молчанием. Марго удовлетворенно усмехнулась, но тут от группы ребят отделился Рыбарь и четко произнес:
– Один голос мой.
– А-а… – безразлично отмахнулась от него Григорович. – Это не считается. Кто еще признается? Или все четыре голоса – рыбаревских?
– Я тоже написал фамилию Митрофановой, – из гущи парней раздался высокий детский голос Кривой Ручки.
Марго расхохоталась так, что из ее накрашенных глаз брызнули слезы и несколько размазали искусно подведенные глаза.
– Ой, не могу! Никак и Карлсон наконец проснулся? Ну а еще кто? – спросила она, продолжая насмешливо и все-таки с явным неудовольствием разглядывать Кривую Ручку и Рыбаря.
– Ну, допустим, что я, – со своего места с очень бледным лицом поднялся Феликс Лившиц.
Марина в ужасе зажмурилась, а Лена Слесаренко истерично крикнула:
– Тогда я вообще снимаю свою кандидатуру и отказываюсь участвовать в ваших идиотских детских играх!
Она схватила свой яркий рюкзачок и выбежала из класса. Григорович уже совсем не хотелось искать четвертого поклонника Марины Митрофановой, но со своего места поднялся Вадим Орловский, который в сложившихся обстоятельствах, когда в дело все-таки встрял Лившиц, решил сыграть ва-банк.
– Я тоже написал ее фамилию. И сразу хочу сказать еще одно, чтобы больше ни у кого не было никаких вопросов. – Он повернул взволнованное лицо к Митрофановой, которая больше всего мечтала в этот момент провалиться сквозь землю, и сказал: – Ты мне очень нравишься, Марина… И я был бы рад, если бы ты… если бы мы… – Он запутался, сбился, а Марина вслед за Леной в не менее страшном волнении вылетела из класса, забыв на парте свою сумку.
Вадим, бледный, в тон Феликсу, не глядя на одноклассников, опустился на стул. Ему и хотелось бы ринуться вслед за Мариной, но он и так уже выступил на пределе своих возможностей. Длинные ноги в модных кожаных штанах не держали своего хозяина. Вслед за Мариной из класса вылетел Рыбарь.
– Да-а-а, – протянул Кура. – Вот вам и шоу! Хоть на телевидение идею продавай!
Марго, в отличие от блеклого колера Вадима и Феликса, была пунцового цвета. Она шумно выдохнула, встала с места и, бросив всем: «Пока», хотела выйти из класса.
– Ну уж нет! – перекрыл ей дорогу Кура. – Мы сейчас ваши голоса посчитаем и тебе учиним допрос с пристрастием. А то ишь, разошлась тут, главный арбитр!
– Да пожалуйста! – Марго швырнула сумку на подоконник и села с ней рядом. – Подумаешь, испугал!
Милка отлепила от доски конверты и начала подсчитывать голоса. Безусловным лидером, то есть претендентом на Золотую корону, как и предполагали, оказался Орловский. Серебряная корона доставалась Лифшицу, что тоже удивлений не вызвало. А вот после оглашения результатов, касающихся Медного царства, в классе опять повисла настороженная тишина. Милка зачитала шесть разных фамилий одноклассников, которые получили по одному голосу. Четырех голосов удостоился Кура. Всеобщее недоумение вызвало, конечно, не это. Васька, несмотря на свою дикую болтливость, был в классе довольно популярной личностью, и корона Медного царства досталась ему по праву. Неожиданным оказалось то, что одним из кандидатов на Медный престол кто-то посчитал Рыбаря, другим – Кривую Ручку, и что ни в один из конвертов никто из девчонок не положил бумажки с фамилией Пороховщикова.
Первым не выдержал, конечно, сам Пороховщиков. Он ледяным взором окинул Марго и медленно, не торопясь, но с вызывающе прямой спиной вышел из класса. Григорович нервно кусала губы, не поднимая ни на кого глаз.
– Надо же, какие миленькие результаты! – сказала наконец она. – Помнится, Стимфалийская Кура, ты хотел меня допросить. Так вот я во всеуслышанье заявляю, что фамилию этого придурка Рыбаря в Медное царство вписала не я и Карлсон – тоже не мой герой.
– Ой! Погодите! – проговорила Милка. – Тут в «Золотом» конверте еще одна бумажка завалялась! – Она развернула крохотный листок из тетради в клетку и прочитала: – Богдан Рыбарев.
– Чего-чего? – презрительно переспросила Марго. – Рыбарь – и в «Золотом» конверте? А ты ничего не перепутала, Константинова?
– Нет! – отрезала Милка, потому что очень хорошо знала, кто положил в конверт листок с фамилией Богдана.
Вадим Орловский тоже знал. Он поднялся, чтобы уйти, но тут решительно, с грохотом, соскочила с подоконника Марго. Она окликнула его таким же звенящим голосом, каким он только что говорил с Мариной, и сказала:
– Так вот! Я тоже ничего не боюсь! И мне плевать, что подумает Кура или кто-то еще… Я листок с твоей фамилией положила в «Золотой» конверт, потому что ты мне нравишься, как тебе… Митрофанова… И если она тебе откажет, а она откажет… то знай, что я… – Тут Марго все же не выдержала, всхлипнула и тоже выбежала из класса.
Орловский в изнеможении прислонился к стене.
В этот момент в класс вошла Людмила Ильинична, вернувшаяся с педсовета.
– Ну как? Выбрали царевен с царевичами? – весело спросила она и осеклась, потому что лица ее подопечных веселыми назвать нельзя было даже с большим натягом. Она в страхе прислонилась к стене рядом с Вадимом и спросила: – Что случилось?
– Ничего особенного, всего лишь поговорили, – ответил ей Орловский и наконец вышел из класса. За ним, не глядя на классную руководительницу, стали расходиться и остальные.
– Куда же вы? Постойте! – пыталась остановить их Людмила Ильинична.
Но никто не хотел говорить о том, что только что произошло, потому что в общем-то ничего особенного и не произошло. Как сказал Орловский, всего лишь поговорили.
В конце концов в классе остались лишь Милка с Курой да груда мятых бумажек на двух первых партах.
– Вы тоже ничего мне не расскажете? – с обидой спросила их классная руководительница.
– Могу сказать только, что мероприятие вашей Элеоноры Сергеевны, похоже, загнулось на корню, – ответил ей Кура и тяжело вздохнул.

www.pageranker.ru

Глава 6
Плоды скалярий и амулет на счастье

Алеша Пороховщиков шел домой и думал о том, что если бы он был девчонкой, то непременно разрыдался бы. Такого расклада он никак не ожидал. Он знал, конечно, что ему особенно не на что рассчитывать, но не мог даже предположить, что не получит вообще ни одного голоса. Даже Кривая Ручка кому-то симпатичен, а он… Все эти царства – чушь собачья! Никому до них и дела нет! Главное – это твое положение в классе. Выходит, что он, Алексей Пороховщиков, хуже всех, хуже самого захудалого Рыбаря.
А какова оказалась Марго? Сама ведь в этом году пересела к нему прямо первого сентября. Разве он ее звал? И ведь не просто сидела! Глазки строила, старалась будто бы невзначай коснуться его локтем. Он кому хочешь поклянется, что это было именно так. И его раздувало от гордости, что самая красивая девчонка в классе выделила его из одноклассников и всячески намекала, что не равнодушна к нему. Они даже несколько раз возвращались домой из школы вместе, и Марго смеялась и липла к нему самым откровенным образом. Он как раз намеревался в пятницу, на дискотеке по случаю окончания первой четверти, пригласить ее на танец и откровенно обсудить складывающиеся отношения. И что же теперь? Выходит, что она посмеялась над ним. Зачем? И что же ему теперь делать? Честно говоря, хотелось удавиться.
Вместо того чтобы идти домой, Алеша повернул в сторону сквера за домами, одну из аллей которого они сажали всей школой. Деревца были еще маленькими, худенькими, с двумя-тремя веточками, на которых не сохранилось уже ни одного листочка. Взрослые деревья и кусты еще были украшены разноцветной листвой, а эти малыши не выдержали наступающих холодов. Пороховщиков горько вздохнул, потому что показался себе таким же жалким и голым, как эти маленькие деревья. И так же, как они, он был на виду, и каждый мог показывать на него пальцем и смеяться в голос. Нет, пожалуй, ему здесь нечего делать.
Пороховщиков хотел повернуть домой, но заметил в конце аллеи красную куртку Митрофановой. Она сидела на спинке скамейки, а ноги ее утопали в желтой листве, сугробом лежащей на сиденье. Сам не зная зачем, он побрел к ней.
– Сидишь, яблоко раздора? – спросил он Марину и уселся с ней рядом на спинку скамьи. Митрофанова ушла раньше – значит, не знает еще о его позоре, а потому не будет смеяться, и с ней одной пока еще можно говорить на равных.
– Сижу, – односложно ответила Марина.
– И о чем думаешь?
– О разном.
– Не хочешь, не говори…
– А ты зачем пришел сюда?
– Ноги почему-то принесли, – честно ответил Алеша.
– Там… еще что-нибудь случилось из ряда вон?..
– Случилось, – не стал врать Пороховщиков.
– Что? – испугалась Марина и съехала по спинке в груду листьев.
– Да так… Тебя это не касается. Меня, знаешь ли, вынесли… – Он сам удивился, что признался Митрофановой, а потом даже похвалил себя за это. Что ж, пусть она лучше от него узнает, чем от кого-нибудь другого в искаженном виде. Всем известен школьный испорченный телефон.
– Что значит «вынесли»? – не поняла Марина.
Пороховщиков вкратце рассказал, что произошло в ее отсутствие.
– Знаешь, Лешка! – с жаром начала его утешать Митрофанова. – Это все какая-то ерунда! Кто-то подстроил… Или, скорее всего, эти дурацкие выборы вообще ничего не значат! Продумаешь, какие-то царства… Детские игры! Тебя всегда все уважали… Да ты и сам знаешь! Это так… не бери в голову… Случайность! Вот увидишь, никто и не вспомнит завтра!
Пороховщиков смотрел в глаза странной Марине, и ему очень хотелось ей верить. Она действительно была странной. Сколько он ее помнил, она почему-то всегда кого-то опекала, кому-то помогала, брала на себя чужие проблемы. Он вспомнил, что и сам ей обязан. В прошлом году, в походе, когда он растянул ногу, именно она бегала к реке, чтобы через каждые десять минут менять ему холодные тряпки компресса, а потом два дня туго бинтовала его ногу собственной косынкой. Ему захотелось сказать ей что-нибудь приятное, и он сказал:
– Зато ты у нас сегодня на высоте! Сам Вадик пал перед тобой ниц. Все девчонки в полном осадке.
Марина вздрогнула, съежилась внутри своей яркой куртки и ответила:
– Он ведь посмеялся. Неужели ты не понял?
– Я не смеялся, – услышали они за спинами голос Орловского, и оба одновременно обернулись.
– Лешка, извини, конечно… но не мог бы ты сейчас уйти, – попросил Вадим. – Мне с Мариной поговорить надо.
Пороховщиков спрыгнул со скамейки, растерянно пожал плечами и быстро пошел к дому. Его настроение после разговора с Митрофановой существенным образом улучшилось, тем более что и в голосе Вадима он не услышал ни ноты презрения. Может, Марина права и это голосование – чистое недоразумение? А если Марго так подло поступила с ним, то он завтра же отсядет от нее к Рыбарю на заднюю парту, и дело с концом!
Клен, мимо которого Пороховщиков проходил, бросил ему в лицо яркий рыжий лист. Лист мазнул по щеке своей «пятерней» и спланировал на дорожку. Алеша улыбнулся расхулиганившемуся клену и решил, что жизнь в общем-то совсем неплохая штука.
А Вадим Орловский смотрел на странную Марину и не знал, как начать разговор. Митрофанова сидела на скамейке, полузарытая в листья, и боялась даже пошевелиться.
– Я сказал правду, Марина, – все-таки начал Вадим. – Это не просто слова… Я весь измучился… Я и сам не ожидал, что буду без конца о тебе думать…
– Но я не могу, Вадим! – Марина выбралась из листьев и чуть не плакала.
Ей было его жаль. Она теперь точно видела, что он говорил правду. По своему обыкновению, ей очень хотелось бы ему помочь. Но ведь если она поможет ему, то принесет горе Богдану, а если поможет Богдану, то несчастным останется Орловский. Про Кривую Ручку с Феликсом она старалась в этот момент даже и не думать. Марина впервые находилась внутри такого заколдованного круга, когда от нее зависело все и одновременно ничего не зависело.
– Я знаю, – сказал Вадим. – Я видел вас с Рыбарем…
– Как? Когда? – ужаснулась Марина. – Ты подсматривал? – Она почему-то решила, что он прятался в темном тамбуре ее подъезда, где она получила второй поцелуй от Богдана.
– Нет, – Орловский покачал головой. – Вернее, подсматривал, но я не ожидал, что вы здесь будете… В общем, я не специально…
– И что же ты хочешь? – выдохнула вконец растерянная Митрофанова.
– Сам не знаю… Я подумал, что ты должна знать, что мне нравишься… Вдруг у вас что-нибудь не заладится с Богданом, а ты будешь знать, что я… Словом, я буду ждать тебя, Марина! – Он подумал о том, что говорит Митрофановой почти те же слова, что кричала ему в классе Марго, махнул в отчаянии рукой и пошел прочь в глубину аллеи.
Марина обхватила голову руками. Еще сегодня утром она была так счастлива! Зачем все это на нее свалилось? Она этого не выдержит!
А в то же самое время Илья Криворучко разглядывал в зеркало свои тощие бицепсы и сравнивал их с теми, которые были у парня на обложке Марининой книги. Сравнение было явно в пользу парня, но поскольку Кривая Ручка успел сделать пару упражнений, то глядел на него уже не так завистливо, как раньше. Главное ведь встать на путь совершенствования, а он уже встал, и значит, теперь все будет идти вперед по нарастающей и усугубляющей!
Несмотря на то что Марго пыталась сегодня на классном часе его оскорбить, это ей не удалось. Один голос за него все-таки был. И этот голос стоит всех остальных! Ну кто, кроме Митрофановой, мог написать его фамилию? Да никто, потому что, кроме нее, никто не обращает на него ровным счетом никакого внимания. Стало быть, это она! Скалярии все-таки дали свои плоды! Если бы он не пожалел для этого дела Изабеллу, то, возможно, плоды объявились бы раньше или были бы гораздо тучней, чем сейчас. Но надо отметить, что и нынешние плоды весьма неплохи. И кто знает, может быть, совсем скоро они будут ездить на Кондратьевский вместе с Мариной.
Кривая Ручка хотел сделать еще парочку упражнений, но решил, что для начала и этих довольно. В наращивании мускулатуры главное – постепенность. Так и в книге написано. Он перевернул лицом к столу парня на обложке и вспомнил Орловского. Как он сегодня выступил перед Митрофановой! Пожалуй, он, Илья, так не смог бы. Побоялся бы. Но Орловскому его храбрость не поможет. Марина его не любит, это ясно, как день. Вот Рыбарь – это хуже… Илья видел, как Богдан пожал Митрофановой руку, когда они вошли сегодня в класс, а она покраснела. Если бы ей не было дела до его пожатия, то она бы не краснела, а обозвала бы дураком. А она не обозвала… Нет, пожалуй, на Кондратьевский они с Мариной поедут еще не скоро…
Феликс Лившиц, как уже говорилось ранее, видел, что Орловский положил глаз на Митрофанову, но такого блестящего тактического хода, какой тот продемонстрировал на курином шоу, он от него не ожидал. При всех признаться в любви! Супер!!! Конечно, он сказал «нравишься» и все такое, но все же поняли, что он влюблен. Вообще-то, это и так видно невооруженным глазом, даже если бы он промолчал, но сказать при всех – это поступок! Девчонки аж рты пораскрывали, а Маргошка прямо-таки позеленела от зависти. А вот что по этому поводу думает Митрофанова, совершенно неизвестно.
Вообще-то любить Орловского – это стандарт, а Марина странная и может среагировать нестандартно. Хорошо бы, чтобы эта ее нестандартность обернулась против Вадика. Да, скорее всего, и обернется. Никогда Марина Митрофанова не смотрела в сторону Орловского. У него, Феликса, все-таки есть шансы. Хотя он и не говорил вслух о любви, но вперед Вадима признался, что выбрал в Золотые царевны Марину. Вообще-то первым что-то там пролепетал Кривая Ручка. Неужели он тоже влюбился в Митрофанову? Ему, бедолаге, светит ровно столько, сколько в былые времена светило Носопыре.
Феликс невесело усмехнулся и зачем-то потрогал свой тонкий прямой нос с небольшой горбинкой. Сколько он из-за него вытерпел! А теперь Лена Слесаренко идет на всякого рода ухищрения ради этого же самого его носа. Смешно, честное слово. Плачет, наверно, сейчас где-нибудь. Но он не чувствует себя перед ней виноватым. Он ее ничем не завлекал, ничего не предлагал, никуда не приглашал. Это она к нему уселась за парту, а не он к ней. Может, конечно, и с Кривой Ручкой в будущем произойдет какая-нибудь метаморфоза, но в этом году она ему явно еще не угрожает. При всей своей странности вряд ли Марина на него позарится.
Феликс улыбнулся, вспомнив щуплую фигурку и детское личико Карлсона, и остановился посреди тротуара, вдруг заодно вспомнив и Рыбаря. Первым ведь заявил о Митрофановой не Кривая Ручка! Первым назвал ее имя Рыбарь! А вот это уже гораздо хуже… Рыбарь у девчонок успехом не пользуется, но это временно. Он парень непрестижный, поскольку сын уборщицы и очень плохо одевается. Но если девчонки все-таки пренебрегут шмотьем и неаристократическим его происхождением, то увидят, что он ничуть не хуже Вадика. И странная Марина Митрофанова вполне могла первой разглядеть Богдана. Пожалуй, уже разглядела… Неслучайно они сегодня одновременно пришли в класс. Феликсу даже показалось, что они держались за руки. Вернее, это тогда он решил, что ему показалось, а сейчас-то он понимает, что так оно и было на самом деле.
Настроение бывшей Носопыры испортилось окончательно.
А странная Марина, из-за которой в классе бушевали такие страсти, в конце концов совершенно замерзла, сидя на скамейке в сквере. Она ждала Богдана. Они не успели ни о чем договориться, но ей казалось, что он должен догадаться прийти сюда, где они впервые испытали удивительное чувство ошеломляющего счастья. Но Рыбаря почему-то не было. Марина еще не успела узнать номер его телефона, а запросто заявиться к нему домой, как в былые времена ради физики с математикой, теперь она не могла. Она еще раз всмотрелась в даль дорожки, в конце которой уже начали сгущаться легкие сумерки, и встала со скамейки, брызгами взметнув в стороны разноцветные листья.
Возле нарядного куста барбариса Марина остановилась. Здесь Богдан поцеловал ее… нежно-нежно, едва ощутимо… в висок… Она вздохнула и решила отломить от куста несколько бордовых веток. Если прогладить листочки горячим утюгом, то они высохнут, но не потеряют цвета и останутся гладкими. Такой букет может стоять в вазе всю зиму и напоминать… напоминать…
Марина шагнула на газон и отломила пушистую ветку, потом вторую, третью. Над головой она увидела еще одну, с особенно огненными листьями и даже сохранившейся кистью темно-красных ягод. Она встала на носочки, наклонила к себе ветку, и на землю скользнуло что-то блестящее. Она нагнулась и подняла с газона тускло-желтый диск. Как монетка, но с петелькой. Наверно, для цепочки или шнурка. На одной стороне изображено что-то вроде цветка с шестью листьями, а на другой тонкими извивающимися линиями – что-то очень изящное, похожее на разросшуюся в цветочный куст букву «ж». Наверно, кто-то потерял и, может быть, ищет… Марина на всякий случай огляделась по сторонам. Никого рядом не было. Что ж, пусть эта штучка будет теперь ее амулетом… на счастье… с того места, где ее так трогательно поцеловал Богдан. Она сунула подвеску в карман и побежала к дому.
Во дворе в щель приоткрытого окна на первом этаже ее окликнула бабка Антонина:
– Маришка, погоди!
Митрофанова остановилась. Бабка нагнулась куда-то под подоконник и вытащила оттуда на свет маленького рыженького котенка.
– Может, возьмешь? Гляди, какой мурзилка!
– Ой, какой хорошенький! – восхитилась Марина и тут же огорченно отказалась: – Я не могу, баба Тоня. У меня и так дома две кошки. С третьей меня мама и на порог не пустит.
– Ну… как знаешь! – Бабка посадила рыжика на подоконник. – Тогда Люське из пятой квартиры отдам. В подвале кошка недавно окотилась. Я всех котят раздала, а этого специально тебе держала. Видишь, подрастила даже. Специально не говорила. Подарок тебе сделать хотела.
– Ну-у-у… баба Тонечка, говорю же, что не могу взять. Знаете, как мне хочется, но не могу…
– Ладно, Люське отдам! – буркнула бабка Антонина и обиженно хлопнула створкой окна.

www.pageranker.ru

Глава 7
Массовое помешательство 9-го «Г»

Когда на следующий день Марина спускалась на лифте, то очень надеялась встретить в тамбуре между двух дверей Богдана Рыбарева. Но его там не было. У Марины от огорчения защипало в носу. Она прогнала закипавшие на глазах слезы и вышла во двор. После темного подъезда ей пришлось зажмурить глаза, так ярко светило осеннее солнце. Когда она глаза открыла, то вынуждена была зажмуриться второй раз, потому что очень испугалась того, что увидела. А увидела она огромные буквы, написанные розовым мелом на асфальте. Из букв складывалось выражение, которое вместо испуга вызвало бы восторг у любой другой девчонки, потому что там вызывающе розовело: «Марина! Я тебя люблю!»
Митрофановой, которая, как известно, была странной, захотелось сделаться маленькой-маленькой, чтобы никто не мог ее заметить и связать с ней эти ужасные розовые буквы. Поскольку маленькой сделаться ей не удалось, она низко-низко опустила голову и рысью побежала со двора на улицу. Остановившись только на крыльце школы, она тяжело дышала и раздумывала, кто же мог такое натворить и что будет, когда надпись увидит мама. Хоть домой не ходи…
Неужели это написал Орловский? Вряд ли… Ему это ни к чему, он уже все ей сказал. Тогда, может быть, Кривая Ручка? Милка же говорила, что скалярий он ей принес недаром. Нет… не может быть… Такие большие буквы и такой маленький Карлсон… Свой голос за нее, кажется, отдал еще и Феликс, но, скорее всего, его выбор не имеет никакого отношения к чувствам. Просто ему показалось, что Марина сможет хорошо сыграть царевну, только и всего. И вообще, у него со Слесаренко роман. Значит… значит, автор розового послания Богдан…
У Марины совсем упало сердце. Зачем он это сделал? Ей не нужны такие демонстративные доказательства! Лучше бы он сказал то же самое ей наедине. Что с ней сегодня сделает мама? Только бы не выбросила Бусю! Она давно грозится это сделать. Ленивая Муська без конца спит, а темпераментная Буся разодрала обивку дивана, двух кресел и обои в углу прихожей. Вчера вечером мама как раз говорила, что Буська скоро допрыгается.
Марина хотела зайти в дверь школы, но, что называется, приросла к крыльцу. По его высокой лестнице взбегал Богдан. Маринины губы начали складываться в улыбку, которая вынуждена была тут же, едва родившись, умереть. Богдан Рыбарев, не глядя на Митрофанову, прошел мимо и исчез в дверях школы. Марина проводила его широко распахнутыми глазами и осталась стоять, олицетворяя всем своим видом глубочайшее потрясение. В эдаком аллегорическом виде ее и застала Милка Константинова.
– Чем это ты такая оглоушенная? – весело спросила она и пристроилась у перил рядом с Мариной.
– Я ничего не понимаю… – только и могла прошептать Митрофанова.
– Честно говоря, я тоже, – согласилась Милка. – Я тебе еще вчера хотела позвонить, но… некогда было…
Константиновой очень хотелось, чтобы Марина спросила, чем же она была так сильно занята, но Митрофанова промолчала.
– Конечно, после того как Орловский тебе прилюдно в любви признался, про других тебе слушать уже неинтересно, – обиженно прогундосила Милка.
Марина с похоронным лицом посмотрела на подругу и сказала:
– Ты же знаешь, что мне нет дела до Орловского.
– Ну и дура.
– Ага… – согласилась Марина, нисколько не обидевшись.
– Ну… раз мы с тобой совершенно солидарны в этом вопросе, может быть, ты наконец спросишь меня, что я вчера делала?
– А что ты вчера делала? – послушно спросила Марина.
– С Василием гуляла, вот что!
– С каким еще Василием?
– Ну даешь! С Курослеповым!
– С Курой, что ли? – на всякий случай уточнила Марина.
– Знаешь, мне кажется, что это прозвище к нему совершенно не подходит. Мы уже давно выросли из всяких там детских кличек. Разве тебе так не кажется?
– Кажется, – довольно равнодушно согласилась Митрофанова.
Милка наконец сообразила, что с подругой происходит что-то не то, и испуганно спросила:
– Слышь, Маринка, ты в порядке?
– Не очень, – честно призналась Марина.
– Так что случилось-то?
– Богдан… он прошел мимо…
– И что?
– Не знаю…
– Так пошли узнаем!
– Нет! – Марина вцепилась в спасительные перила.
– Совсем с ума сошла, – констатировала Милка. – Вы что, вчера поссорились?
– Мы вчера не виделись.
– Так что же случилось? Я ничего не понимаю!
Поскольку Марина молчала, Милка поняла, что пора брать инициативу в свои руки.
– Так! Все ясно! Стой тут… или нет… лучше за шиповником! Я сейчас приду! – прокричала она уже из дверей школы.
Марина на ватных ногах спустилась с крыльца и зашла за угол школы. Там, в густых колючих зарослях шиповника, девочки всегда выясняли отношения, а мальчишки прятались для перекура. Митрофанова прислонилась к кирпичной стене школы и приготовилась ждать долго-долго, может быть, даже всю жизнь. Она готова была состариться тут и умереть, но… лишь бы перед смертью последний раз увидеть Богдана. Марина услышала, как прозвенел звонок на урок, и уже совсем собралась заплакать, когда за кустами наконец появилась Константинова.
– Вот он, твой ненаглядный, – сказала она и отступила в сторону. Окаймленный кудрявыми ветками шиповника, перед Мариной стоял Богдан.
– Я, пожалуй, все-таки пойду на химию, – сказала Милка, но двое стоящих друг против друга одноклассников ее не услышали. Она возмущенно пожала плечами и действительно побежала на урок.
– Почему? – только и смогла вымолвить Марина, но Богдан ее понял.
– Что тебе теперь я? – с нехорошей усмешкой сказал он.
– Не понимаю…
– Все ты понимаешь. Ты теперь наверняка с Орловским будешь…
– С чего ты взял?
– Любая девчонка была бы с ним. Был бы я девчонкой, и то бы не устоял.
– Но как же это можно? Ведь мы же с тобой… – Пораженная его словами Марина даже не знала, что возразить.
Богдан с подозрением посмотрел на нее и пробормотал:
– Не хочешь же ты сказать…
– Хочу! Хочу! – Марина бросилась к нему. – Мне никто, кроме тебя, не нужен! Ты только поверь!
Богдан отстранился и спросил:
– Скажешь, что сможешь на виду у всех сесть со мной за одну парту?
– Конечно, смогу, – кивнула Марина. – Что тут такого?
– Тогда пошли прямо сейчас!
– Но… мы же здорово опоздали…
– Это-то как раз и хорошо. Все увидят, что мы пришли вместе, опоздали вместе, сядем вместе… Потянешь?
– Пошли, – решительно сказала Митрофанова и первой выбралась из-за спасительных кустов.
После того, как в класс зашли Марина с Богданом, химия была сорвана. Химичка, Ольга Федоровна, была незлой женщиной, а потому разрешила опоздавшим войти без чтения им нотаций, как, впрочем, поступала всегда. Богдан еще за дверями взял Митрофанову за руку и, не отпуская руки, повел ее к своей последней парте. На его месте сидел Пороховщиков, который переместился туда, чтобы быть подальше от Марго. Под сумасшедшим взглядом Рыбаря ему пришлось встать и водвориться на прежнее место.
Григорович на его перемещение не обратила никакого внимания, потому что во все глаза смотрела за реакцией на происходящее Орловского. Вадим низко опустил голову, обхватив ее руками. Лена Слесаренко насмешливо посматривала на Феликса Лившица, который, глядя в стол, нервно кривил побледневшие губы. Милка Константинова развернулась всем корпусом вправо, чтобы посмотреть, как явление Митрофаной с Рыбарем воспримет Кривая Ручка. А на его маленьких щеках разгорелись ярко-малиновые пятна, зато кончик носа, наоборот, побелел.
Ольга Федоровна пыталась вызывать учеников к доске, но девятиклассники путались в самых простеньких реакциях и абсолютно ничего не соображали. Поставив пять двоек, она решила, что это уже гораздо больше, чем надо, и принялась объяснять новую тему. В классе было очень тихо, но учительница чувствовала, что говорит впустую. От тугой наэлектризованной тишины ее слова отскакивали, как маленькие резиновые мячики, и вылетали в распахнутую форточку. На последней парте алели щеки Марины Митрофановой и Богдана Рыбарева, и все внимание класса было сосредоточено на этом двойном вызывающем пожаре.
– Ты знаешь, Элечка, это какое-то массовое помешательство! – взволнованно жаловалась своей бывшей ученице Людмила Ильинична. – Им совершенно ни до чего нет дела, кроме своих запутанных отношений! Я даже не знаю, сможем ли мы раскачать их на задуманный тобой праздник.
– Да что случилось-то? – Испуганная Элечка опустилась на стул перед учительницей.
– Любовь!!! Массовая сумасшедшая любовь!!! Прямо не знаю, что делать!
– Фу-у-у… – выдохнула Элечка. – А напугали-то… Любовь, Людмила Ильинична, – так ведь в их возрасте это совершенно нормально! Нас вспомните!
– И это ты говоришь мне? Я все прекрасно помню! Конечно, у всех это бывает. Но не с таким же надрывом! Не с таким же помешательством! Ты представляешь, половина мальчишек влюбились в одну девочку, а остальные девчонки готовы ее разорвать на куски. Интригуют со страшной силой!
– Но так всегда и бывает! – не сдавалась Элечка. – Вспомните, как все наши мальчишки влюбились в Таню Вельскую, миниатюрную балеринку. Даже на балет начали ходить чуть ли не строем. А мы, девчонки, однажды перед концертом ее туфельки балетные… как их там… пуанты… залили зеленкой. Специально в медкабинете выпросили.
– Да, что-то такое припоминаю, – согласилась Людмила Ильинична. – И тем не менее я очень встревожена. Все нервные, взвинченные, ведут себя очень вызывающе, уроки готовят кое-как. Позавчера диктант писали, так без слез не взглянешь на их каракули и ошибки!
– Может быть, вам поговорить с ними по душам? Отдельно с девчонками, отдельно с мальчишками…
– Знаешь, в прошлом году я уже села в галошу с этими задушевными разговорами. Сама себе противна. Одна моя девочка дружила с парнишкой из параллельного класса. Хорошо так дружили, чисто и красиво, а его мамаше не нравилось. Она всю школу на ноги поставила. Меня обязали еженедельно проводить воспитательные беседы. Ужас, что я несла! Думаю, что после этого они уже меня не воспримут серьезно и со вниманием.
– А что та девочка?
– Маргарита?
– Ее зовут Маргаритой?
– Одноклассники называют ее Марго. Очень красивая девочка.
– В нее все и влюблены?
– В том-то и дело, что нет. В другую. Хорошую, но внешне очень простенькую, обыкновенную. Никак не пойму, в чем дело? Даже самый видный парень и тот в нее влюбился. Страдает – просто кошмар какой-то! И другой тоже. Красавец с библейским лицом, глаз не оторвать!
– А она? Как ее зовут? Кого она выбрала?
– Мариной зовут. Так вот эта Марина Митрофанова без ума от… совершенно другого мальчика! А этот другой… В общем, я в нем почему-то не очень уверена… А началось все, между прочим, с твоих царств. Вернее, началось-то, конечно, раньше, но царства усугубили.
– Как это?
– А вот так! – И Людмила Ильинична рассказала Элечке про шоу Васьки Куры под названием «Индекс популярности».
– Надо бы это все как-то использовать… – выслушав учительницу, задумчиво произнесла Элечка.
– Эля! Как ты можешь такое говорить? Разве можно играть на их чувствах? Если сделать что-нибудь не так, можно и до суицида довести!
– Да я совсем про другое. Я думаю, что эту их энергию, которую они тратят на борьбу друг с другом и с несчастной любовью, надо направить в другое русло.
– В какое еще русло?
– Не знаю еще, но придумаю… Все-таки мы поставим праздник, вот увидите! Только мне придется еще раз все переделать.

www.pageranker.ru

Глава 8
Черные дни странной Марины

Меловые буквы про любовь к Марине сделались постоянной достопримечательностью ее двора. Менялся только их цвет. У того, кто их писал, кончался мел одного цвета, и он начинал другой кусок. Дождь своими сильными струями и машины широкими шинами безжалостно стирали надпись с асфальта, но на следующий день она как ни в чем не бывало появлялась снова. Маринина мама говорила, что выследит этого ненормального и надает ему чувствительных подзатыльников, потому что ей из-за его выходок уже стыдно выходить во двор. Маринин папа возражал жене в том смысле, что ничего стыдного не может быть в том, что их дочь внушает молодым людям такие сильные чувства. Мама беспокоилась, что бабка Антонина из своего окна-телевизора все видит и наверняка со своими приятельницами перемыла уже все кости Марине. Сама Марина утверждала, что баба Тоня к ней хорошо относится и ни за что ничего плохого говорить про нее не будет. На это мама требовала, чтобы дочь все-таки вела себя скромнее и старалась впредь не вызывать в молодых людях таких сильных чувств, о которых говорит папа, поскольку все эти сильные чувства понадобятся ей только потом, в весьма отдаленном будущем, а сейчас ей надо только хорошо учиться, помогать по хозяйству и убирать за своими кошками. Марина и сама с радостью не вызывала бы ни у кого никаких чувств, тем более, что они, эти посторонние чувства, страшно злили Богдана. Он клялся, что как-нибудь не выдержит и убьет Орловского. Марина уверяла, что к меловым буквам Вадим не имеет никакого отношения. Эти ее уверения еще больше сердили Рыбаря. Он зло бросал Марине: «А ты откуда все про него так хорошо знаешь?» – и сразу после подобных разговоров уходил домой, не прощаясь.
Вообще все, что так хорошо началось в тот день, когда Марина пришла к Богдану решать задачи по физике, ныне превратилось в кошмар. После того, как еще три одноклассника принародно признались в своей симпатии к Митрофановой, для нее начались черные дни. Душу Богдана Рыбаря, как ржа железо, разъедала страшная, мучительная ревность. Он подозревал Марину в змеиной хитрости, двуличности, триличности и даже расчетверении. В каждом ее жесте, повороте головы, самом невинном слове ему чудились насмешка, издевательство и, не побоимся этого слова, глумление над его высокими чувствами. Марина, как могла, уверяла его в своей единственной в своем роде любви к нему, но он только сатанински смеялся и говорил, что провести его ей не удастся. Марина опять отсела к Милке Константиновой, которая предлагала ей попеременно:
а) немедленно же послать Рыбаря подальше со всеми его идиотскими подозрениями;
б) столь же немедленно оправдать все его подозрения, потому что Орловский и Лившиц гораздо лучше, чем он;
в) в знак протеста завести роман с Кривой Ручкой, чтобы все отвесили челюсти и окончательно обалдели.
Марина Милкины предложения всерьез не воспринимала, а вместо того чтобы по маминой просьбе хорошо учиться, грызла на уроках колпачки шариковых ручек. Она вдрызг изгрызла их целых четыре штуки, но так и не придумала, что ей предпринять, чтобы исправить положение.
Однажды поздно вечером, стоя перед окном бабки Антонины, поскольку из-за запрудивших двор машин больше стоять было негде, они в очередной раз выясняли с Богданом отношения.
– Знаешь, Богдан, – печально подытожила разговор Марина, – я не хочу больше оправдываться перед тобой. Мне это надоело.
– Раз оправдываешься, значит, есть за что, – ядовито бросил ей Рыбарь.
– Это ты меня все время вынуждаешь оправдываться!
– Если бы ты не чувствовала себя виноватой, то я не смог бы тебя вынудить! Разве не так?
– Все, больше не могу, – выдохнула Марина. – Мне хочется плакать от того, что ты придумываешь про меня всякие ужасы…
– Вот видишь… – опять завелся Рыбарь, но Марина, больше не слушая, отвернулась от него и пошла домой. Она действительно с трудом сдерживала слезы. Милый, хороший, любимый, самый главный! Ну почему он ей не верит?
Марина зашла в пустую квартиру. Родители ушли на день рождения к маминой сестре, и встречать ее явилась одна Муся.
– Мусенька! – Марина взяла на руки теплое, мягкое существо и прижалась щекой к рыжей пушистой спинке. – Как бы я хотела тоже быть кошкой! С вами не случаются такие ужасные истории. – Она огляделась по сторонам и спустила кошку на пол. – Интересно, а где же Буся? Буська! – как можно громче крикнула она, но вторая кошка на зов хозяйки не явилась.
Встревоженная Марина, забыв свои неприятности, обегала всю квартиру, все любимые кошкой углы, открыла все шкафы и двери. Буси нигде не было.
– Буся! Бусенька! Бусечка! – на разные лады звала Марина, но кошка так и не появилась.
Девочка выскочила на лестницу, обегала все площадки и лестничные закоулки, но Буси нигде не было. После горького разговора с Богданом пропажа кошки доконала Марину. Она выбежала на улицу и, давясь слезами и размазывая их по лицу, самым несчастным голосом стала звать свою любимицу. В конце концов на первом этаже с громким стуком распахнулось окно, и сердитый голос бабки Антонины спросил:
– Ты, что ли, Маришка, голосишь?
– Я… – пролепетала Марина.
– С ума сошла, уже двенадцатый час!
– У меня Буся пропала…
– Рыжая, что ль?
– Нет, серая, полосатая…
– Тоже мне пропажа! Скатертью ей и дорога! Таких полосатых в каждом подвале кишмя кишит!
– Что вы такое говорите, баба Тоня? – ужаснулась Марина. – Я же ее люблю-ю-ю…
В этом протяжном Маринином «люблю-ю-ю», было столько горя, что бабка Антонина даже испугалась:
– Да где ж это видано, чтобы из-за какой-то кошки так убиваться? Найдется твоя Буся! Вот увидишь! Завтра же прибежит! Погуляет и вернется! А ты, Маришка, немедленно иди домой, потому как уже поздно и темно! Не ровен час… Иди, милая, иди…
Марина, заливаясь слезами по Богдану и Бусе, приехала к себе на восьмой этаж и обнаружила, что дверь квартиры захлопнулась, а ключи она в спешке с собой не взяла.
– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! – прокричала сама себе Марина и опять съехала на лифте вниз. Ждать родителей в темном и грязном подъезде ей не хотелось.
На улице было темно и холодно. Хорошо, что она не успела снять куртку, когда заметила пропажу Буси, а то бы совсем замерзла. Марина потопталась у подъезда и решила выйти из двора на улицу, потому что там было светлее. Она обошла три легковушки, которые загораживали выход из двора, и столкнулась с какой-то темной фигурой. Она ойкнула и отпрянула. Фигура повернулась лицом к ней. В отблесках уличных фонарей она узнала Феликса. Марина ойкнула еще раз, когда увидела в его руках мел.
– Так, значит, это ты… – еле слышно сказала она.
– А ты думала – кто? – с вызовом спросил Феликс.
– Я старалась об этом не думать, – честно призналась Марина.
– Ты так говоришь, будто тебе было неприятно…
Марина промолчала, потому что не могла его огорчить словами о том, что приятно ей не было.
– Все равно не надо было, – сказала она.
– Мне надо было, потому что… я больше не мог носить это в себе. Скажи, почему ты в этом году пересела от меня к Милке?
Марина пожала плечами. Она не задумывалась о своем поступке серьезно. Пересела, и все. Просто ей показалось, что Лившиц больше в ней не нуждается. Она так и сказала ему:
– Я решила, что ты и без меня теперь обойдешься.
– Что значит «обойдешься»? – гневно выкрикнул Феликс. – А если я скажу, что никак не могу без тебя обойтись, что тогда? Может быть, ты снова сядешь рядом со мной?
– Но зачем, Феликс? Теперь же Лена Слесаренко…
– Мне наплевать на Лену Слесаренко! Я не Лену люблю! Я тебя люблю! – Лившиц впервые громко сказал эти слова, которые столько раз произносил мысленно. Звучание их ему понравилось, и он сказал еще раз: – Я люблю тебя, Марина!
– Нет! Нет и нет! – закрылась от него руками Митрофанова. Она уже больше не могла сдерживаться и щадить его чувства. – Вы и так мне все испортили! Столько горя принесли! Хватит уже…
– Разве любовь может принести горе?
– Еще как может… Мне она только горе и приносит…
– Потому что твой Рыбарь… он… В общем, я не понимаю, что ты в нем нашла.
– А я не понимаю, что ты во мне нашел…
– Ты не такая, как все.
– Ерунда… Я пойду… – Она повернулась к дому.
– Марина, – остановил ее Феликс, – ты все-таки знай, что я все на свете отдал бы, если бы ты… – Он резко наклонился, поцеловал ее куда-то в переносицу и быстро пошел по улице по направлению к своему дому.
– Это он? – прозвучало у Марины за спиной.
Она растерянно обернулась. Перед ней стояли родители. Папа смущенно потирал себе щеку, а мама готова была взорваться и отвесить дочери хороший подзатыльник, но ее, видимо, смущало, что это место хорошо просматривалось из окна бабки Антонины. Хотя ее окна были темными, но бабка вполне могла подглядывать за ними. Известно же, что из темной квартиры гораздо виднее то, что делается на улице. – Я тебя спрашиваю, это он?! – раздраженно повторила мама, железными пальцами вцепившись дочери в локоть и потащив ее к подъезду.
– Да… – дрожащим голосом ответила Марина.
– Зачем было сочинять, что ты не знаешь, кто пишет эту ерунду, если вы уже целуетесь при всем честном народе?
– Мы не целовались…
– Хватит врать! – дернула ее за руку мама. – Я видела собственными газами! Представляю, что завтра будет всему двору рассказывать бабка Антонина!
– Оля, по-моему, ты преувеличиваешь размеры происшедшего, – попытался остановить разбушевавшуюся жену папа. – Ну что такого ужасного случилось, чтобы так переживать? И кому какое до этого дело?
– Ты не знаешь женщин!
– Ну почему же не знаю? По-моему, я живу как раз среди сплошных женщин, включая кошек. И, между прочим, уже очень продолжительное время.
– Папа! У меня пропала Буся! – тут же вспомнила Марина.
Папа хотел сказать, что это не страшно, а, наоборот, даже хорошо, но не посмел. Дочь смотрела на него глазами, полными такого горя, что он обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Пропала, и хорошо! – Мама была настроена воинственно и жалеть дочь не собиралась. – И нечего уходить от вопроса! Кто этот мальчик, с которым ты целовалась? Я его в темноте не разглядела.
– Я не целовалась, мама, – прошептала Марина из глубин расстегнутой папиной куртки. – Это мой одноклассник… Феликс…
– Ну… хорошо хоть Феликс… По-моему, у него очень приличные родители… Но это все равно не дает тебе права вести себя, как…
– Как кто?!! – Марина вынырнула из папиной куртки и уставилась на маму уже не горестными, а такими обиженными глазами, что та поперхнулась следующим предложением и не стала его произносить.
– Ладно, – гораздо тише сказала она. – Идем домой. Но напоследок я все-таки скажу, что целоваться можно бы начинать и попозже, у тебя еще бездна времени впереди…
Дома Марину ждала еще одна неприятность. На письменном столе лежала на боку трехлитровая банка, в которой жили скалярии Кривой Ручки. Все учебники и тетради были залиты водой, а рыбок не было.
На следующий день Марина в школу не пошла. Она совершенно не знала, как ей там себя вести. Она и так каждый день мучилась, когда нечаянно встречалась взглядом с Орловским, а теперь еще прибавился и Феликс… Она так надеялась, что с его стороны выбор ее в золотые царевны не имел никакого отношения к чувствам, а оказалось, наоборот, еще хуже, чем с Вадимом… Кроме того, надо было заняться приведением в порядок вымокших школьных принадлежностей, и еще она очень надеялась, что вернется Буся.
К трем часам дня Буся так и не вернулась, зато совершенно неожиданно в гости заявился Кривая Ручка.
– Ты что, заболела? – спросил он Марину высоким тонким голосом.
– Да, слегка, – решила она несколько слукавить, а потом вдруг догадалась, что положение необходимо усугубить, чтобы он не собрался проведать своих скалярий, и сказала: – Вообще-то, может быть, у меня даже что-нибудь заразное… я пока еще не знаю…
– А что у тебя болит? – Кривая Ручка очень уютно устроился между двумя дверями митрофановской квартиры и в ближайшее время явно никуда не собирался уходить.
– Голова… и вообще…
– Ну, это не заразно, – со знанием дела ответил Кривая Ручка и полез в свою школьную сумку. Он достал из нее майонезную баночку, в которой шевелились маленькие красновато-коричневые черви. – Вот! Это для твоих скалярий. Они очень любят. Мотыль называется. Давай покормим!
– Да ты знаешь, Илья… Они вообще-то не голодные… Я их недавно кормила…
– Но не мотылем же! Я тебе сушеных дафний оставлял, а это – живой белковый корм. Очень полезный для аквариумных рыб.
– Понимаешь, Илья, мне сейчас не до мотыля, потому что… потому что… у меня кошка убежала, представляешь? Уже двое суток дома нет.
– Хорошо, что скалярии не могут убежать, правда? – улыбнулся Кривая Ручка, и Марина решилась. Все равно ведь придется признаться, а потому чем скорее, тем лучше.
– Дело в том, – осторожно начала она, искоса поглядывая на одноклассника, – что кошка сбежала наверняка потому, что опрокинула банку с рыбками… Знала, что ей здорово попадет…
– Опрокинула… И что? – Кривая Ручка несколько позеленел.
– Ну… и ты же… должен же понимать… она же кошка…
– И что? – Илья был уже плотно салатного цвета.
– Я, конечно, не видела, но думаю, что она их… съела…
– А кого же ты тогда недавно кормила? – схватился за соломинку Кривая Ручка.
– Да это я так сказала… чтобы тебя не огорчать…
– То есть ты хочешь сказать, что моих сортовых скалярий съела какая-то кошка?
– Почему это «какая-то»? Это очень хорошая кошка! Очень умная! Ничуть не хуже твоих скалярий!
– Ну знаешь!! – два восклицательных знака явственно читались в каждом зрачке Кривой Ручки. – Я тебе своих почти что самых лучших рыбок принес, – он не смог соврать, памятуя об Изабелле, – как самой любимой женщине, а ты!!! – Третий восклицательный знак изображала уже вся его щуплая фигурка. – Я даже не мог предположить, что ты способна так посмеяться над моими чувствами!
– Я не смеялась, Илья! – отчаянно закричала Марина уже в лестничный пролет, потому что Кривая Ручка с грохотом скатывался по лестнице вниз.
Митрофанова вздохнула и вернулась в квартиру. За что ей такое наказание? Она не хотела никому никаких неприятностей! Почему все сложилось против нее? Ей не нужны никакие Золотые царства, никакие скалярии, никакие возвышенные чувства Кривой Ручки и Вадима с Феликсом! Она даже готова навсегда проститься с Бусей, только бы рядом был Богдан, который последнее время совершенно спал с лица и был взвинчен и расстроен до предела. Она могла бы даже как-нибудь на время пожертвовать собственной жизнью, если бы после этого Рыбарь поверил в ее сильную и нежную любовь к нему.
Марина тронула рукой щеку, которая все еще хранила память о парочке поцелуев Богдана, и вздрогнула от нового громкого звонка в дверь. Она решила, что вернулся Кривая Ручка, чтобы прокричать ей еще что-нибудь оскорбительное, и с самым несчастным лицом открыла дверь. В квартиру влетела веселая, буйноволосая и розовая с холода Милка Константинова.
– Че, заболела? – спросила она, кинула сумку на диван, а сама со всего маху шлепнулась в кресло и, не собираясь слушать ответ Марины, затрещала: – Ты представляешь, мне сейчас Василий в любви признался! Я говорю ему, мол, врешь ты все, потому что нельзя так быстро полюбить, потому что мы еще и недели не встречаемся. А он говорит, будто бы любил меня еще с пятого класса, только боялся признаться. Как ты думаешь, стоит ему поверить?
– При чем тут я? Сама-то как думаешь?
– Я думаю, что врет он про пятый класс, но мне все равно приятно. А с тобой-то что? – Милка вдруг заметила осунувшееся лицо подруги. – Что врач-то говорит? Что-нибудь серьезное?
– Какой еще врач?
– А ты что, не вызывала? Думаешь, так пройдет? Что у тебя – насморк, кашель?
– У меня, Милка, гораздо хуже, чем насморк. Во-первых, у меня Буся пропала, а во-вторых – вообще все пропало… – И Марина наконец от души расплакалась.
– Ну… что касается этой бестии Буськи, то ты меня прости, но туда ей и дорога! Я очень хорошо помню, как она напрудила мне хорошую лужу в новые туфли. А что у тебя еще пропало?
– Все, все пропало! Ты же знаешь… Богдан… он… – рыдала Марина, – Богдан меня подозревает во всяких ужасах… он меня не любит, Милка… Когда любишь, то невозможно так себя вести… Когда любишь, нельзя не верить…
– Ты прекрасно знаешь, что я к этому Рыбарю отношусь точно так же, как к твоей Буське. Два сапога – пара! Кстати, у меня такое чувство, что им, то есть Рыбарем, заинтересовалась Маргошка.
– Как? – подняла к ней заплаканное лицо Марина. – Она же все время смеялась над ним.
– Понимаешь, сегодня опять приходила Элечка со своим праздником. Вечно тебя нет, когда она приходит! Так вот она опять все переиграла. Она, видишь ли, поняла, что мы находимся в таком возрасте, когда нам неинтересно заниматься с малышней, а потому она предлагает провести праздник-игру в параллели 9-х классов, а наш 9-й «Г» ей нужен в качестве ведущих и организаторов. А поскольку она все-таки планирует сделать праздник на основе славянской мифологии, то от нас ей нужны люди как раз со славянской внешностью. Понимаешь?
– Нет.
– Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?
– Кто?
– Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!
– Не может быть… – Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.
– Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.
– Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?
– Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?
– Нет… Он другое, конечно, говорил…
– «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.
– Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?
– Очень просто – великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?
– Что?
– Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!
– Ну?
– Не «ну!», а «Носорогов»!
– Каких еще носорогов?
– Таких! МузТV не смотришь?
– «Носоро-о-огов»?
– Вот именно! Оказывается, их солист Кирилл Верейский – Элечкин двоюродный брат.
Марина удивленно покачала головой. Конечно, в другое время она прыгала бы от радости, узнав, что на их школьной дискотеке будет играть такая клевая группа, как «Носороги», которых даже МузТV крутит, но сейчас радоваться в полной мере не могла.
– Ну ладно, засиделась я тут у тебя, – засобиралась домой Милка. – Уроков задали кучу! Списывать задания-то будешь?
Марина кивнула и быстренько переписала из Милкиного дневника задания себе на листок, проводила ее до дверей и уселась перед телефоном. Милка права. Надо наконец все выяснить, и как можно скорее, потому что дольше тянуться этот кошмар не должен. Она сняла трубку и решительно набрала номер Богдана. Когда он отозвался, Марина сказала:
– Мне нужно выяснить один вопрос. Дай слово, что ответишь честно.
– Ну… я постараюсь… – замялся Богдан.
– Нет. Ты не старайся, а ответь честно. Хорошо?
– Хорошо, – согласился он, и Марина опять отметила в его голосе нотку раздражения. Она глубоко вздохнула и дрожащим голосом спросила:
– Скажи, Богдан, ты меня любишь?
Трубка молчала.
– Ты меня любишь? – в отчаянии повторила Марина. – Не молчи! Я хочу правды!
– Знаешь, я думаю, что нам лучше некоторое время не встречаться… – Голос Рыбаря показался Митрофановой скользким и липким.
– Я тебя спрашиваю про другое. Я спрашиваю, ты меня любишь? – зачем-то упорствовала она, хотя все было и так понятно.
Видимо, Рыбарь все-таки решился поставить точку в их истории, потому что громко крикнул: «Нет!» – и бросил трубку.
Марина Митрофанова не могла даже плакать. С каменным лицом она прошла к дивану, рухнула лицом вниз на подушку и отключилась. Пришедшие с работы родители пытались ее разбудить и заставить лечь как следует в нормальную постель, но она брыкалась, отмахивалась, и они в конце концов оставили ее в покое. Марина проспала до утра. Утром она решила, что жизнь ее кончена, и пошла в школу только потому, что мама была дома по причине своего выходного, а объясняться с ней Марине не хотелось. Кроме школы, идти ей было некуда, а к прогулкам погода не располагала – лил такой немилосердный дождь, что, добежав до школы, Марина промокла до нитки.

www.pageranker.ru

Глава 9
Выбери меня…

В классе обсуждали Элечкин праздник. Честно говоря, никому не хотелось разыгрывать славянские мифы перед другими девятыми классами. И перед малышней-то не очень хотелось, но там уж как-нибудь можно было что-нибудь из себя изобразить, эдак снисходительно и не всерьез. Перед ровесниками выглядеть смешно никому не улыбалось. И скорее всего, Элечкина задумка снова накрылась бы медным тазом, если бы она не предприняла абсолютно верный с точки зрения как стратегии, так и тактики ход с «Носорогами». Оттянуться под живую музыку мечтали все, а девчонки даже уже успели прожужжать своим знакомым, что в ближайшем же будущем познакомятся с самим Кириллом Верейским, поскольку Элечка им это твердо обещала.
Марине, по причине уязвленного самолюбия и абсолютно разбитого сердца, глубоко безразличны были как славянские мифы, так и Кирилл Верейский вместе со своими «Носорогами». Она с хмурым лицом села на свое место и решила хотя бы пробежать глазами параграф по истории, поскольку вчера на нервной почве проспала весь вечер и впервые в жизни не подготовилась ни к одному уроку. Краем глаза она все-таки успела заметить, что перед Богданом, сидящим за своей последней партой, стояла Марго, и они о чем-то оживленно переговаривались. На Орловского с Лившицем Марина вообще старалась не смотреть даже и краем глаза.
Со звонком рядом с Мариной плюхнулась Милка и затараторила:
– Я тебе вчера забыла сказать, что мы наотрез отказались наряжаться во всякие самопальные костюмы, вроде древнегреческих простыней, и Элечка предложила в обычную одежду добавить только некоторые этнографические элементы: парням – какие-то там пояса, что ли, а нам – так называемые височные кольца на обруче. Обещала помочь сделать, а пока книжку дала, чтобы мы себе узоры выбрали. Мне, знаешь, понравился один, отгоняющий злых духов.
Больше Милка ничего рассказать не успела, потому что началась история.
В этот день Марина получила три двойки подряд, и получила бы четвертую с пятой, если бы последними уроками не были русский с литературой, которые вела их классная руководительница.
– Марина, ты не заболела? – спросила Людмила Ильинична, когда увидела в дневнике Митрофановой три разноцветных «лебедя» с размашистыми подписями разгневанных учителей.
– Я здорова, – твердо сказала Марина.
– У нее душа болит, – ядовито вставила Григорович.
– Я бы на твоем месте подумала о своей душе. По-моему, она у тебя чернеть начинает. Себя лучше вспомни в прошлом году! – строго оборвала ее учительница, перевела взгляд на Марину и спросила ее: – Может быть, тебя отпустить домой?
Митрофановой не надо было домой. Ей вообще никуда не надо было, но она послушно покидала в сумку учебники и вышла из класса, а потом и из школы. Дождь уже кончился, но всюду разлились, отражая холодное стальное небо, огромные лужи. Марина отправилась на свое любимое место в сквер, но скоро поняла, что предприняла это напрасно. Ее светлые кроссовки на первой же аллее мгновенно увязли в жидкой грязи. Она повернула назад и столкнулась лицом к лицу с Орловским.
– Тебя тоже отпустили? – спросила Марина только для того, чтобы он не успел первым сказать еще что-нибудь такое, отчего она на его глазах немедленно бросится в соседний водоем.
– Не отпускали. Я просто ушел.
– Зачем? Неужели тебе мало моего унижения? Хочешь, чтобы все вслух над нами хохотали?
Вадим посмотрел куда-то вбок и сказал совсем не то, что от него ожидала Марина:
– Знаешь что, поехали в цирк!
– В цирк?
Орловский кивнул.
– Мне цирка и здесь хватает, – пробормотала Митрофанова. – И вообще, я не люблю цирк. Там животных мучают.
– Все равно, пошли! – Он опять не обратил внимания на ее слова и потащил к выходу из сквера.
Потом они долго ехали на троллейбусе. Марина молчала. Вадим тоже ничего не говорил, только посматривал на нее из густоты своих длинных волос, с которых съехала и где-то потерялась резинка.
Билеты остались только на самый последний ряд, откуда арена казалась маленькой и лиц выступающих было не рассмотреть, но это оказалось даже неплохо. Артисты корд****ета в танцах выстраивались в красивые фигуры, и особенно хорошо видно это было как раз с верхних рядов. Воздушные гимнасты исполняли свои сложные пируэты тоже перед самыми глазами Марины с Вадимом. Животных никто не мучил, поскольку был будний день, и в программе значились не самые главные номера. В общем, сама того не ожидая, Митрофанова получила большое удовольствие от бравурной музыки, ярких блестящих костюмов, смелости и ловкости цирковых артистов. Возвращаясь домой, она уже улыбалась, и жизнь не казалась ей беспросветной.
Возле подъезда Митрофановых Орловский задерживаться не стал. Он сказал Марине: «Не падай духом», закрутил раздуваемые ветром волосы узлом, засунул их под куртку и пошел домой. Марина смотрела ему вслед и никак не могла понять, радоваться ей или огорчаться тому, что с ней происходит без всякого ее на то желания.
А в классе после ухода Митрофановой с Орловским Феликс Лившиц опять нервно кусал побледневшие губы. Вадим опять сделал ход конем. Как он быстро догадался пойти вслед за Мариной! Он, Феликс, тоже догадался, но всего минутой позже, а в этой минуте и оказалось все дело. И ушел Вадик красиво. Никакой реакции на вопросы Людмилы и на ядовитые реплики Марго. Лившиц не удержался и обернулся на Рыбаря. Тот смотрел в стол. Лицо его было пунцовым, и даже сквозь белые волосы проглядывала красная кожа.
Что же такое предпринять, чтобы переиграть Орловского? Меловые буквы уже не помогут. Вчерашний день. Что же любит Марина? Чем же ее взять? Одна надежда на праздник, затеянный Людмилиной Элечкой. Эта самая тоненькая Элеонора Сергеевна вовсе не так проста, как прикидывается: она далеко не все сказала одноклассникам. Его, Феликса, она еще накануне поймала у школы и предложила сыграть Чернобога. Чернобог являлся злым славянским божеством, и Элечка долго упрашивала Лившица, чтобы он согласился. В конце концов она стала говорить Феликсу нескончаемые комплименты на предмет его необыкновенно выразительной внешности, и он сдался, тем более что она обещала ему настоящий театральный костюм с латами, шлемом и прочими прибамбасами. Он догадывался, что она не только ему, а и некоторым другим втайне от остальных раздала какие-то роли, но в обиде не был. Возможно, в этом-то и будет вся соль мероприятия. Может быть, он в этом костюме сможет произвести впечатление на Митрофанову? Поскольку его лицо в начале праздника, по задумке Элечки, будет закрыто забралом или черной маской, может быть, он сумеет придумать что-нибудь такое, что поразит Марину в самое сердце? Что-нибудь, вроде тайны Железной Маски…
Богдана Рыбарева раздирали на части противоречивые чувства. Он никак не мог разобраться в собственных переживаниях и мучился не меньше остальных действующих лиц этой истории. С одной стороны, он отчетливо осознавал, что с уходом Марины его жизнь теряет что-то очень важное, нужное, красивое и ничем не замещаемое. С другой стороны, при ней он постоянно ощущал себя больным, поскольку никак не мог поверить в то, что она может отказаться от Вадима Орловского, от которого «тащатся» все остальные девчонки. Ему казалось, что после свидания с ним Марина бежит к Вадиму, и они вместе смеются над его глупостью и бедностью. Он наконец понял, как скромно, если не сказать смешно, одет, какая дикая у него обувь и какие уродливые школьные принадлежности. Он выстирал и отгладил все свои немногочисленные футболки, джинсы, свитера и даже верхнюю куртку, но лучше выглядеть не стал.
Богдан понимал, что матери, которая одна тянет их четверых, не суметь одеть его по последней моде, и ей не жаловался. Он тихо и мучительно страдал. Он не спал всю ночь после того, как на прямой вопрос Марины крикнул ей в трубку «нет!». Богдан, вообще-то, не знал, «да» или «нет», и посчитал, что честнее будет сказать «нет». И когда он одним словом отказался от нее, ему показалось, что он умирает без Марины, а на другой день похвалил себя за то, что разорвал эти бесперспективные отношения, не доведя их до того позорного финала, когда Митрофанова сама его бросит.
Последнее время ему стала уделять подозрительно много внимания Марго Григорович, которая раньше говорила одни сплошные гадости и колкости. Богдан ей не верил так же, как и Марине, но решил воспользоваться всем, что она ему предлагает. Марго – не Марина! В лице Марго он отомстит всем: плейбою Орловскому, новоявленному красавчику Лившицу, обманщице Митрофановой и вообще всей этой жизни, которая загнала его в угол и не выпускает на волю.
Когда Рыбарь в гардеробе надевал свою свежевыстиранную куртку, рядом с ним опять пристроилась Марго.
– Домой? – односложно спросила она, и Богдан понял, что Григорович снова собирается его провожать.
Он усмехнулся. Марго добровольно взяла на себя мужскую роль, а он, похоже, мог, как девчонка, позволить себе перед ней покапризничать и пококетничать. Интересно, что она задумала? Но, что бы ни задумала, ничего у нее не выйдет!
– Домой, – ответил Рыбарь и, как мог, нагло посмотрел ей в глаза. Марго не только своих глаз не отвела, а наоборот – заглянула так глубоко внутрь Богдана, что могла, как ему показалось, увидеть даже содержание его желудка.
Они шли к дому Рыбаря и напряженно молчали. В конце концов он не выдержал первым и спросил:
– Ты теперь всегда будешь меня домой провожать?
– А тебе разве не нравится? – сделала невинные глазки Марго.
– Нравится, конечно… – издевательским тоном ответил Рыбарь. – С тобой я ничего не боюсь. Знаешь, ко мне из 48-го дома Макс Иванов пристает. Может, дашь ему по шее?
Изумленная Марго остановилась, а Рыбарь расхохотался:
– Что, даже и портфель мой не понесешь? – И он покрутил перед носом Григорович своей потрепанной школьной сумкой.
– Приколоться решил? – покачала головой Марго. – Молодец! Не замечала раньше за тобой такого остроумия.
– Мне кажется, ты меня вообще не замечала, и я никак не могу понять, с чего вдруг заметила.
– Может, ты мне понравился?
– Чем же?
– Всем.
– Неужели ты, Марго, поумней ничего не можешь придумать?
– А хочешь, я скажу честно?
– Валяй!
– Я действительно тебя не замечала, пока некоторые, которых не будем называть по фамилии, первыми не заметили. Я удивилась, пригляделась и поняла, что они правы. Есть в тебе кое-что.
Как Рыбарь ни пыжился, но не покраснеть не сумел. Как все блондины, он запылал сразу всем лицом и пробормотал:
– Врешь ты все…
– Не вру. У нас в классе в последнее время принято все говорить в глаза, вот я и говорю.
– Насколько я слышал, – Рыбарь почти справился с волнением и начал говорить вполне спокойно, – такую же правду ты совсем недавно при всех сказала Орловскому.
– Отказываться не буду. Но то дело старое. Модно быть влюбленной в Орловского, вот я и была. А теперь у меня глаза раскрылись, и я решила выбрать тебя.
– И тебя даже не смущает, что я могу тебя… не выбрать?
– А куда тебе деваться?
– То есть? – изумился Рыбарь.
– В общем… я все вижу… Богдан…
– Что именно?
– Что надо! – резко оборвала разговор Марго. – Пошли! – И она потащила его к подъезду, а потом вверх по лестнице до рыбаревского четвертого этажа.
На площадке она поставила на подоконник свою модельную сумочку, потом вырвала у Рыбаря его замызганную суму и бросила к своей. Богдан изумленно и встревоженно хлопал глазами, а Марго подошла к нему близко-близко. Она была высокой девушкой, гораздо выше Марины, и наклоняться к ней ему было не нужно. Ей тоже было вполне комфортно, и поэтому она, больше не церемонясь, обвила его шею руками и так поцеловала в губы, что у бедного Рыбаря потемнело в глазах и он моментально забыл о том, что собирался в лице Марго отомстить всем женщинам сразу, включая и саму жизнь.
– Ну что? – спросила Григорович. – Сможешь меня не выбрать? – и, не давая ему ответить, поцеловала снова.
Богдан понял, что хотя бы на этот момент он уж точно выбирает ее, а там… дальше… он еще посмотрит…

www.pageranker.ru

Глава 10
«Битва диких зверей» и мучительные вопросы

Марина рассматривала книгу по славянской мифологии и искала себе узор на стилизованное височное кольцо к мероприятию Элечки. Все девчонки купили себе тоненькие стальные обручи по десять рублей в соседнем со школой киоске с залежалой бижутерией, чем до слез растрогали и умилили продавщицу, которая уже и не чаяла сбыть этот товар. Обручи решено было спустить на лоб, а на уровне висков прикрепить в несколько рядов небольшие картонные диски. Выбранные девчонками узоры Элечка обещала распечатать на компьютере в цвете тусклого золота. Распечатки надо будет наклеить на картонные диски и украсить всякими висюльками: вязанными из ниток, из проволоки или из сутажных шнуров, как для макраме, – у кого как получится.
Вообще-то все это Марину абсолютно не интересовало, и она занималась подбором узора только ради Милки, которой дала слово. Она лениво переворачивала страницы, пока вдруг не увидела очень знакомый узор – разросшуюся кустом и запутавшуюся в собственных ножках букву «ж». Это оказалась выполненная в виде растительного символа буква славянской азбуки, называющаяся «живете – живите!».
Марина побежала в прихожую, вытащила из кармана куртки найденный в сквере тускло-желтый диск и положила перед собой на стол. Надо же! Точно такая же «живете!». Ну-ка, а что на обороте диска? Марина уже гораздо более заинтересованно стала листать страницы Элечкиной книги. Вот же! Шестилучевой знак солнца – один из важнейших в древней славянской культуре. Конечно, она возьмет себе в узор эти символы. Наверно, неслучайно ей чуть ли не с неба свалилась эта странная подвеска. Кто мог потерять амулет? Можно ли ей носить его? Конечно, он чужой, но не вешать же на кусте барбариса объявление: «Кто потерял славянский символ солнца?» Пожалуй, она его все-таки наденет. У нее и цепочка есть старинная, бабушкина. Никто не знает, из какого она металла, но по цвету почти такая же, как найденный диск.
Марина порылась в шкатулке и из кучи перепутавшихся между собой дешевеньких украшений вытащила бабушкину цепочку. Диск красиво лег на серый свитерок. Митрофанова полюбовалась новым украшением в зеркало и вдруг, повинуясь порыву, спрятала его под одежду. Конечно же, амулеты не носят у всех на виду. Пусть символ солнца и буква «живете» хранит ее от бед, и пусть никто об этом даже не догадывается. Положив руку на спрятанную от посторонних глаз подвеску, она опять уселась за стол и задумалась.
Вообще-то никакой амулет не спасет ее от того, что происходит в школе. Там каждый день после уроков несколько одноклассников что-то втайне от всех репетируют к Элечкиному празднику. Главные роли отведены Богдану и Марго. Их теперь все время можно видеть вместе. Вряд ли они ежеминутно репетируют. Марина чувствовала, что между ними что-то происходит. Она никак не могла понять, почему Богдан не верил в ее чувства, но так легко сдался Марго. Неужели потому, что она красавица?
Конечно, Марине до нее далеко… Марго вполне могла бы взять титул «Мисс Петербург». Она высокая, длинноногая, с прямыми пепельными волосами до пояса и необыкновенного цвета огромными глазами. В книжках такой цвет, кажется, называют фиалковым. Красавица! Пусть красавица, но Марго всегда была лучше всех, она не менялась. А вот как мог Богдан так измениться за столь непродолжительное время? Марина очень хорошо помнит, как дрожал его голос, когда он говорил, что готов ради нее на все. Она помнит его взволнованное лицо, растревоженные глаза, теплые нежные губы… Неужели все ложь? Или все в этом мире столь недолговечно и ничему не стоит верить? Или все-таки Марго и Богдан только репетируют? Как хочется в это верить!
На следующий день Марина имела несчастье убедиться в том, что репетиции – отнюдь не самое главное занятие Рыбаря и Григорович на данном жизненном этапе. Лучше бы, конечно, ей в этом не убеждаться, но как из песни слова не выкинешь, так и из жизни, к сожалению, не вычеркнешь неприятности.
После уроков Богдан остался дежурить по классу. Марина видела, как Марго уселась в своей любимой позе на подоконник. Конечно, помогать ему она не собиралась, но наверняка решила его подождать.
Марина уже надела куртку в гардеробе, когда ее вдруг будто что-то ударило в грудь. Она остановилась на выходе из школы, потом резво развернулась и сломя голову бросилась в кабинет русского языка. Ее старенькие кроссовки ступали беззвучно, дверь кабинета несколько дней назад перестала скрипеть старыми ржавыми петлями, поскольку трудовик наконец смазал их машинным маслом. В классе Марина появилась очень тихо, что и сыграло роковую роль: она увидела… как Марго и Богдан целуются, стоя в луже, разлившейся из опрокинутого ведра. Марина удалилась так же тихо, как вошла, только с лестницы спускалась медленно, как во сне. На школьном крыльце ноги у нее совсем подкосились, и она вынуждена была присесть на холодный выступ высокого каменного вазона с пожухлыми астрами. Сколько она просидела в состоянии полного недоумения, сказать бы Митрофанова не смогла. Она очнулась, когда почувствовала, что кто-то трясет ее за воротник куртки.
– Марина! – услышала она наконец голос Орловского. – Тебе плохо? Что случилось?
Она поднялась с вазона и срывающимся голосом проговорила:
– Отведи меня, пожалуйста, в цирк… или в зоопарк… или в лес… к диким зверям…
Орловский понимающе усмехнулся и кивком головы пригласил ее следовать за собой. Около его подъезда Митрофанова остановилась и с ужасом отрицательно замотала головой.
– Не беспокойся, – сказал Вадим, – дома никого нет. Мне надо собраться на тренировку. Ты меня чуть-чуть подождешь, и я отведу тебя к самым настоящим диким зверям. Посмотришь на их битву, – и он улыбнулся Марине, которая выжать из себя ответную улыбку так и не смогла.
Все то время, что Орловский укладывал в большую спортивную сумку свое хоккейное снаряжение, Митрофанова, нахохлившись, просидела в прихожей на низенькой скамеечке. Она отказалась и от обеда, и от чая, и даже от дивана в комнате. А дальше все развивалось по уже знакомому сценарию. Они довольно долго – или несчастной Марине так показалось? – ехали на автобусе в спортивный комплекс, где была крытая хоккейная коробка с искусственным льдом. Марина так же, как и в прошлый раз по дороге в цирк, молчала, а Орловский искоса поглядывал на нее и покусывал прядку длинных волос. Внутри огромного помещения вокруг льда размещалось несколько ярусов дощатых сидений без спинок. Вадим посадил Марину на самый верхний ряд, где можно было опереться спиной на ограждение, и сказал:
– У нас сегодня товарищеская встреча с соседним клубом «Надежда». Это больше тренировка, чем матч, но ты все равно поболей за нас. На нашей форме синие полосы, а у «Надежды» – зеленые. Мой номер – 12.
– Дюжина… – вяло отметила Марина. – Хорошо, что не 13…
– Наверно. Для меня вообще число 12 – счастливое. Сегодня, кстати, двенадцатое ноября… А у тебя есть счастливое число?
– Нет. У меня последнее время все числа и дни несчастливые.
– Я думаю, это временно, – попытался утешить Орловский и, не слушая ее невнятного ответа, пошел переодеваться к игре.
Марина огляделась. На скамейках сидело мало народу. Наверное, такие же случайно забредшие сюда люди, как она, или девушки хоккеистов.
Когда на лед вышли команды, Марина, даже не видя еще номера на форме, узнала Вадима по кудрявому хвосту, выбивающемуся из-под шлема. На лед выскочил мужчина, наверно, тренер, подбежал к Орловскому и сердито заправил хвост ему за одежду. А дальше началась битва за шайбу. Марина не понимала ничего, но через некоторое время почувствовала, что больше не опирается на проволочное заграждение, вся подавшись вперед, ближе ко льду. Она рассердилась на себя, отпрянула назад и приняла независимую позу, вспомнив, что человеку, страдающему от несчастной любви, не к лицу так горячиться. Она поникла плечами и пригорюнилась, но к концу первого периода опять поймала себя на том, что следит только за номером 12: мечтает, чтобы он забил гол, и люто ненавидит парней в форме с зелеными полосами, которые мешают ему провести шайбу к воротам. Со свистком судьи хоккеисты командами собрались в разных сторонах поля со своими тренерами, которые что-то им оживленно говорили и отчаянно жестикулировали, очевидно, недовольные ничейным счетом. Номер 12 поднял голову к Марине и махнул ей рукой. Она опять с неудовольствием отметила, что почему-то неконтролируемо радостно помахала ему в ответ.
К концу матча Марина уже сидела на первом ряду, потому что оттуда было гораздо лучше видно. Ей, увлеченной игрой, уже не надо было ни на что опираться спиной. Когда матч закончился, она чуть ли не до слез обиделась на жизнь за то, что победила какая-то «Надежда» с зелеными полосами, причем с глупым счетом 1:0. Вадим подъехал к Митрофановой, сдернул шлем и виновато улыбнулся. Лицо его было разгоряченным, красным, мокрые прядки волнистых волос облепили лоб, щеки, лезли в глаза и в рот. Он двумя руками убрал их с лица и огорченно сказал:
– В самом деле, надо подстричься. Мешают… И тренер ругается…
– Не надо! – вырвалось у Марины. – Так красиво… – она замолчала, в очередной раз удивившись самой себе.
Орловский сделал вид, что не заметил ее замечания, и спросил:
– Как тебе эта «битва диких зверей»?
– Не такие уж вы и дикие. Вели себя довольно интеллигентно. – Марина улыбнулась. – Знаешь, я неожиданно увлеклась и очень за вас болела. Жаль, не помогло…
– Я переоденусь, – сказал он, видимо, не желая говорить о проигрыше, – и приду за тобой.
Когда они ехали домой, Вадим пытался объяснить Марине хоккейные правила, а потом все-таки решился сказать и о проигрыше.
– Понимаешь, наш Сан Саныч сегодня выпустил на лед двух новых защитников. Откуда-то их выкопал, хочет ввести в команду… Вот и результат! – разгорячился он. – Они же ничего не могут! Слабаки!
– А где старые защитники? Куда их дели? – удивилась Марина.
– Никуда не дели. Один болен, а второй – переехал в Москву, в спортивный интернат. Его в какой-то элитный клуб пригласили. Не смог отказаться.
– А ты смог бы?
Орловский пожал плечами.
– Не знаю. Сейчас мне кажется, что отказался бы.
– Почему?
– Не хочу уезжать из Питера.
Марина решила больше ни о чем не спрашивать. Она опять вспомнила Богдана с Марго, и сердце отозвалось такой болью, что впору было закричать. Игра, ненадолго было увлекшая ее, закончилась, и Марина опять оказалась один на один со своей бедой. Вадим будто почувствовал, что про хоккей Митрофановой говорить больше неинтересно, и тоже замолчал. У Марининого подъезда он опять сразу простился и, перекинув на другое плечо огромную сумку, быстро зашагал к своему дому.
С трудом втолковав маме, где и с какой стати она так долго была, Марина уселась за уроки. Посредине алгебраического уравнения она задумалась об Орловском. Что он собой представляет, этот любимец девочек их 9-го «Г»? Вадим всегда казался Марине самовлюбленным эгоистом. Она ненавидела его за то, что он без конца шпынял и без того забитого Илью Криворучко. А сейчас вдруг вспомнила, что в прошлом году в походе именно Орловский туда и обратно нес два рюкзака: свой и Кривой Ручки, который выдохся на первом же километре. Орловский вечно изводит едкими замечаниями Ваську Куру и в то же время, как только потребовалось, пошел вместе с ним драться двое на двое с парнями из 10-го «А», которые почему-то вязли к Курослепову.
Пожалуй, он очень неоднозначен, этот Вадик. И волосы у него действительно красивые, жалко их стричь… Кстати, он уже два раза приходил ей на помощь… Допустим, он надеется, что она из благодарности воспылает к нему пламенными чувствами, а потому действует из корыстных интересов. Но почему тогда он так быстро уходит? Почему больше ничего не говорит? Пожалуй, интерес он у нее уже вызвал… А остальное? Разве может быть «остальное», если у нее так болит сердце по Богдану? А что, если Рыбарев вдруг бросит Марго и вернется к ней? Обрадуется ли она? Наверно, обрадуется… Но простит ли? Марина опять, как наяву, увидела целующихся Богдана и Марго и чуть не заплакала. Она все это время так живо ощущала на своей щеке губы Богдана, что, пожалуй, не сможет ему простить, что он мог поцеловать другую…

www.pageranker.ru

Глава 11
Ускользающие надежды и Элечкин праздник

На праздник, придуманный Элечкой, многие учащиеся 9-го «Г» возлагали самые большие надежды.
Феликс Лившиц, примерив латы и шлем, полагающиеся Чернобогу, решил, что в этом одеянии предстанет перед Мариной Митрофановой в самом выгодном свете. А когда она, ошеломленная его мужской красотой, потеряет на некоторое время контроль над собой, он тут же возьмет ее в оборот, перестанет наконец трусить и стесняться и самыми красивыми словами скажет ей еще раз о своих чувствах. А в первом же танце, на который он ее непременно пригласит на последующей за представлением дискотеке под обещанных «Носорогов», можно будет, пожалуй, и поцеловать ее как-нибудь посущественней, чем это получилось у него на улице возле ее двора, хотя, конечно, и не слишком вызывающе, чтобы не шокировать присутствующих.
Илья Криворучко сначала идти на праздник не хотел, потому что ничего хорошего для себя не ожидал. Потом он решил, что сходить, пожалуй, все-таки стоит, поскольку в полутемном дискотечном зале можно будет незаметно объясниться с Митрофановой на предмет того, что он здорово погорячился в прошлый раз со скаляриями. Конечно, рыбок жалко, что там говорить, но, с другой стороны, она, Марина, ему гораздо дороже всяких скалярий. Если на дискотеке Митрофанова будет в настроении, то, может быть, удастся даже в знак примирения предложить ей Изабеллу и сразу же пригласить ее к себе домой, в криворучковскую квартиру, что гораздо лучше вульгарных плясок под глупейших «Носорогов». Если даже по какой-то уважительной причине Марина не согласится покидать дискотеку, то это тоже ничего, потому что прощение наверняка будет все же получено, что откроет перед ним, Ильей, новые перспективы.
Богдан Рыбарев ждал праздник так, как ничего и никогда в своей жизни еще не ждал. Во-первых, опять же впервые в жизни, он будет на виду – он будет самым главным, и на этот раз не в коротеньких джинсиках, из которых вырос еще в прошлом году, а в настоящем театральном костюме, который ему здорово идет. Во-вторых, рядом с ним будет самая красивая девушка не только параллели 9-х классов, но, пожалуй, и всей их средней школы. И с этой девушкой он не только будет стоять рядом на сцене и вести праздник, он будет с ней танцевать на виду у всех. Для дискотеки у него тоже наконец появилась нормальная одежда. Он уломал мать, чтобы она купила ему на вещевом рынке черные брюки из плотного шелка и голубоватый, почти под цвет глаз, джемпер с пушистой сизой ниткой. Конечно, вещи были недорогие и простенькие, по сравнению с прикидом Вадика или Лехи Пороховщикова, но Богдану они здорово идут, а в дискотечной полутьме вообще никто не догадается, что он оделся в самом дешевом и непрестижном месте. И Марина Митрофанова увидит, что он ничуть не хуже Орловского или Лившица, что он равный им, что до него не надо снисходить и не надо поднимать его до себя. Он, сын уборщицы тети Люды – такой же, как все, и даже лучше, потому что сама Марго Григорович готова за него в огонь и в воду. А потом, после дискотеки, он сможет сколько хочет целовать красавицу Марго, а она не будет против и даже сама поцелует его так, что у него рухнет вниз сердце и дрогнут колени. Вон, тот же Пороховщиков смотрит на него врагом, потому что он-то думал, что Марго будет с ним, а она не с ним… Она для других Марго, а для него, Богдана, она Риточка, Ритуля… Пожалуй, с Мариной все было бы куда сложнее. Наверно, хорошо, что все сложилось именно так, как сложилось. Все-таки интуиция его не подвела, когда он, еще не совсем в себе разобравшись, крикнул в телефонную трубку «нет!».
Алексей Пороховщиков тоже ждал Элечкин праздник и последующую за ним дискотеку. Он решил приударить за Слесаренко назло Маргошке, учитывая, что Лене, судя по всему, не обломился Феликс. Может статься, что Григорович и не заметит его вызова, поскольку увлечена неожиданно приобретшим популярность Рыбарем, но какое-то шестое чувство подсказывало Алексею, что с этим Рыбарем не все так просто.
Лена же Слесаренко даже и не мечтала о Пороховщикове. Она надеялась, что Феликс Лившиц, увидев ее в новом потрясающе красивом платье, поймет наконец, насколько она интереснее странной Марины Митрофановой, и все еще у них будет хорошо, как в бразильском или, может быть, даже отечественном сериале.
А вот Вадим Орловский почти ни на что не рассчитывал. Он видел, как Марина страдает по Рыбарю, но, в отличие от всех, не удивлялся. Он и сам глубоко страдал, а потому очень хорошо понимал Митрофанову. В самом деле, если бы ему вдруг сейчас вместо Марины предложили какую угодно замену в лице самой красивой и умной девятиклассницы планеты, разве он согласился бы? Да он с презрением отверг бы все эти предложения! Вот и для влюбленной в Рыбаря Марины он, Вадим, ничто. Всего лишь суррогат, подделка, тень… Конечно, не зря говорят, что надежда умирает последней. Конечно, он надеялся… Но надежда была весьма слабой, ускользающей и призрачной.
Марина же за полчаса до вышеозначенного мероприятия безучастно сидела перед Милкой Константиновой и вполуха слушала ее бесконечную болтовню. Ей, правда, все же пришлось встрепенуться, когда Константинова понесла уже натуральную дичь.
– Ты, Милка, совершенно ненормальная! – попыталась привести подругу в чувство Марина.
– Может, и так, но надо же как-то его встряхнуть!
– Зачем же его встряхивать?
– Потому что наши отношения превратились в нечто застойно-заскорузлое. Вокруг тебя такие африканские страсти бушуют, а тут сплошная тишь да гладь!
– Я бы на твоем месте радовалась, что у вас с Курой, то есть с Василием, все так хорошо складывается.
– И чего радоваться? Скучно же!
– Ты, наверно, в него все-таки не влюблена, – сделала вывод Марина.
– Почему это не влюблена? – рассердилась Милка. – Если ты – так сразу и влюблена в свою Рыбу недожаренную, а как я – так и влюбиться не могу, да?
– Можешь, конечно, только не влюбилась. Это я тебе со всей ответственностью заявляю и собственным опытом клянусь! Если бы ты влюбилась, тебе и в голову не пришло бы всякое встряхивание Куры. Ты чувствовала бы себя счастливой и изо всех сил старалась бы уберечь свое счастье от каких бы то ни было встряхиваний.
– Ну… не зна-а-аю… – протянула Константинова. – Конечно, у меня нет такого богатого опыта личной жизни, как у тебя, но все-таки мне кажется, что Васька мне нравится…
– А кому он не нравится? Васька очень даже симпатичный во всех отношениях парень. Но «нравится» – это совсем не то, что «влюблена».
– В таком случае, поскольку ты тоже считаешь Куру вполне достойным любви, встряхивание ему никак не повредит. Оно как раз наоборот даст самые положительные результаты!
– Ничего не понимаю, – сокрушенно покачала головой Марина.
– Объясняю, специально для непонятливых! – Милка отошла от зеркала, перед которым без устали вертелась, и уселась против подруги на диван. – Ты утверждаешь, что я не влюблена. Я не утверждаю обратного, потому что ты посеяла-таки во мне некоторые сомнения. Я решила сегодня на дискотеке построить глазки Пороховщикову, поскольку Маргошка его кинула и он нынче абсолютно свободен.
– Зачем? – ужаснулась Митрофанова.
– Затем, чтобы посмотреть на реакцию Ку… то есть Василия.
– Ужас!!!
– Никакого ужаса! Если он в меня по-настоящему влюблен, то обязательно вскипят страсти, и кто знает, может быть, и я в него влюблюсь, как сумасшедшая.
– А если ничего не вскипит?
– Тогда я все равно не в проигрыше, потому что Лешка – тоже парень ничего, а ни одного голоса не получил в «Индексе популярности» только лишь по несчастливому стечению обстоятельств.
– Знаешь, Милка, вот я вокруг Богдана не киплю страстями. Я тихо отошла в сторону, но сама знаешь, как переживаю. Может ведь и с Васькой так случиться.
– С Васькой так не может случиться, потому что он мужчина и должен за женщину биться, драться и сражаться. И если он не даст в зубы Пороховщикову, значит, тоже в меня не влюблен, а так только… прикидывается… И вообще, хватит тут разговоры разговаривать! Через пятнадцать минут начало! – Она бросила взгляд на часы и охнула: – Какое через пятнадцать! Там уже все началось! Побежали!
Уже около школы даже сквозь плотно заклеенные к зиме окна слышны были песни, музыка и веселый смех. В школьном актовом зале действительно вовсю было развернуто придуманное Элечкой действо. Под народные инструменты в виде дудок, сопелок, трещоток множество молодых людей в ярких костюмах весьма ритмично и весело отплясывали какой-то национальный танец. Они уже успели вовлечь в него учителей и несколько самых храбрых школьников. С румяной девушкой с большим количеством разноцветных бус на груди лихо отплясывал никогда и ничего не стесняющийся Василий по прозвищу Кура.
– Ты только посмотри! – указала на него Марине Милка. – Вот у кого всегда хорошее настроение. Я собираюсь ему изменить с Пороховщиковым, а ему – хоть бы что!
– Так он ведь даже и не догадывается об этом! – встала на защиту Куры справедливая Митрофанова. – И вообще, Милка, как ты думаешь, откуда тут такая прорва народа? Кто они такие?
– А-а, ты как всегда ничего не знаешь! Видишь ли, Элечка так увлеклась своим празднеством, что подбила на него весь свой курс и даже кучу ребят с другого факультета по специализации «Русское песенное искусство»… так, кажется, называется… А еще тех, кто народными танцами занимается и народными инструментами. Это у них будет общая преддипломная практика. Еще Элечка говорила, что если все пройдет хорошо, то они и дипломную работу такую же сделают уже в масштабе города летом, на день рождения Санкт-Петербурга. А если кто из нас захочет, то сможет участвовать вместе с ними. Нет, ты только посмотри на эту Стимфалийскую Куру! – без всякого перехода снова весьма раздраженно выпалила Милка. – На меня – ноль внимания!
Марина улыбнулась и подумала, что сегодня Людмила Константинова, возможно, и не станет изменять Ваське с Лехой Пороховщиковым, что очень хорошо и правильно. Потом она даже и не заметила, как Милка куда-то исчезла, потому что была очень занята – с восхищением и восторгом разглядывала народные костюмы студентов университета культуры. Вроде бы и много всего наворочено: и вышивки, и кружева, и ленты, и бусы, а какая красота и гармония! К кокошникам девушек прикреплены настоящие многоярусные височные кольца с той самой схемой макрокосма, которую Марина рассматривала в Элечкиной книге: тут и символы небосвода, и солнца, и земли, и растительности и даже символ женщины, дающей миру новую жизнь. Первый раз за свои четырнадцать лет Марина пожалела, что никогда ранее не интересовалась народной культурой и традициями. Как это интересно, а главное, красиво!
А в массовый танец позволили себя вовлечь уже довольно много девятиклассников. Марина тоже чувствовала подъем настроения и желание слиться с оживленными массами. Одно дело, когда народные песни поют толстые старушки в платочках и передниках, и совсем другое – когда молодые и красивые парни и девушки, которые не так уж намного старше Марининых одноклассников. Песни сменяли одна другую, и все были веселые, ритмичные, оживленные. Школьный зал взревел восторгом, когда к дудкам и трещоткам вдруг неожиданно присоединились со своей электронной музыкой известные всему городу «Носороги». За шумом и песнями никто и не заметил, как они разместились со своей аппаратурой на сцене.
– Танцуют… вернее, пляшут – все!!! – крикнул в микрофон знаменитый Элечкин брат Кирилл Верейский – Итаа-а-ак: «Полюшка-Параня»!!!
Инструменты «Носорогов» наполнили своим звучанием весь зал. Парни в народных костюмах молодецки гикнули, свистнули и грянули:
– «Ой ты, Полюшка-Параня, ты за что любишь Ивана?..»
– «Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява!» – не менее решительно и громко ответили им их однокурсницы.
Марина поймала себя на том, что постоянно улыбается, несмотря на то, что причин для веселья у нее вроде бы нет. Она увидела пляшущую рядом с Курой Милку и рассмеялась вслух. Девчонки вынимали из карманов и сумочек свои обручи с самодельными височными кольцами и надевали их на лоб, потому что все это было уже не стыдно, а, наоборот, здорово. И все жалели, что этнографических элементов у них мало, и готовы были бы сейчас вырядится и в народные рубахи, и в сарафаны с кокошниками.
Марина вдруг заметила недалеко от себя Вадима Орловского с рассыпавшимися по плечам светлыми волнистыми волосами. Рядом с ним пританцовывала девушка в расписном кокошнике с «ящерами», заканчивающими ярусы височных колец, с трещоткой в руках. Она пела, тоже улыбаясь и заглядывая ему в глаза:
– Кудри вьются до лица! Люблю Ваню-молодца!
Вадим неловко топтался рядом и смущенно улыбался. Он, как и многие другие, не был силен в народных танцах, но все же никуда от девушки не уходил. Ему тоже явно нравилось происходящее. Почувствовав Маринин взгляд, он обернулся, и улыбка на его лице погасла. Он с удивлением уставился куда-то ниже митрофановского лица, потом кивком извинился перед девушкой с трещоткой, протиснулся к Марине и спросил:
– Откуда у тебя это?
– Что? – почему-то испугалась она.
– Вот… – он дотронулся рукой до Марининой шеи. – Амулет… Откуда?
Марина двумя руками закрыла желтый диск, который наконец все могли видеть в вырезе ее нарядной блузки.
– Это так… Он не мой… Понимаешь, я его нашла… в сквере. Случайно. Он упал мне прямо под ноги с ветки барбариса… Подвеска со славянской символикой, и я решила, что она подходит к празднику. Думаешь, мне нельзя ее носить? Честно говоря, я и сама сомневалась…
Орловский смотрел на Марину такими сумасшедшими глазами, что она даже испугалась и решила уйти. Он схватил ее за руку и сказал:
– Тебе можно его носить. Я точно знаю. Только тебе одной и можно… Не снимай его, пожалуйста…
– Я и не снимаю… – одними губами прошептала она.
В этот момент по залу прошел какой-то непонятный гул. Музыка и песня оборвались, и все замерли в недоумении. Через зал, расталкивая окружающих, прошел человек в блестящих латах, шлеме и в развевающемся черном плаще. Он легко вскочил на сцену, звякнув металлическими частями своего костюма, и повернулся к залу. Его лицо по самые губы закрывала маска, руки были в перчатках с раструбами, в одной из них зажато копье, на поясе висел меч, а на груди на массивной цепи – изображение человеческого черепа.
– Веселитесь? – в полной тишине произнес черный человек. Голос Марине показался знакомым, но все-таки она не узнала его. – Напрасный труд!
Черный воинственный человек замер на сцене, а с двух сторон к нему на сцену поднялись Богдан Рыбарев и Маргарита Григорович. Марго выглядела настоящей Царь-девицей: в роскошном кокошнике, в расшитом серебром голубом платье с многочисленными сверкающими ожерельями и с толстой пепельной косой, перекинутой на грудь. Когда Марина взглянула на Богдана, то чуть не лишилась чувств. Он тоже был необыкновенно хорош в красном кафтане с золотым оплечьем и с расшитым поясом с кистями – настоящий Иван-царевич из русской народной сказки. Богдан подошел к краю сцены, показал на черного человека и прочел:
– Шумящ оружием проходит Чернобог; / Сей лютый дух поля кровавые оставил, / Где варварством себя и яростью прославил; / Где были в снедь зверям разбросаны тела; / Между трофеями, где смерть венцы плела, / Ему коней своих на жертву приносили, / Когда победы русичи просили…
Дальше Марина уже плохо слушала и еще хуже понимала. Чернобог строил какие-то козни всем пришедшим на праздник и даже группе «Носороги», вызывая на помощь к себе всяких ужасных существ из славянской преисподней. С ним боролись духи и боги добра, тот самый Полкан – получеловек-полуконь – и все присутствующие в зале девятиклассники и гости. Марина во всеобщем веселье не участвовала. Она смотрела только на Богдана и не могла даже отвернуться. В глазах ее кипели слезы. Она нервно теребила бабушкину цепочку, на которой висел славянский амулет. Почему-то он ей совсем не помогал.
Когда в конце концов неутомимый Васька Кура отыскал где-то спрятанный Русалочий Жезл, с его помощью Чернобог со своей пищащей и визжащей свитой был наконец полностью обезврежен. Когда он снял шлем и черную маску, все увидели Феликса Лившица и бурно зааплодировали его столь удачному артистическому дебюту. Даже Марина несколько оживилась. Всегда несколько замедленный и флегматичный, Феликс сумел так здорово и точно сыграть темпераментного и решительного злодея, что это потрясло и ее, хотя она и не слишком внимательно следила за разворачивающимся сюжетом праздника. Она улыбнулась Лившицу, когда поймала его взгляд, и даже показала поднятый вверх большой палец. Видимо, ее похвалы он ждал больше всего, потому что просто расцвел от удовольствия.
Артистам аплодировали долго, потом на сцену вытолкали смущенную Элечку, тоже долго хлопали ей и выкрикивали разные хвалебные слова. Потом к Элечке запрыгнул парень с кинокамерой и прокричал в микрофон, что заснял весь праздник на пленку и все желающие могут посмотреть на себя, когда захотят, и даже сделать себе копию. В качестве завершающего аккорда студенты университета культуры спели еще одну очень зажигательную песню и уступили место «Носорогам». Артисты ушли переодеваться, в зале замерцали огни цветомузыки, и началась долгожданная дискотека.

www.pageranker.ru

Глава 12
Дискотека, которой для некоторых участников этой истории лучше бы не было вообще, а для других – совершенно наоборот

Марина в отсутствие Милки, которая то ли изменяла Куре, то ли, наоборот, неотлучно находилась при нем, почувствовала себя лишней и даже совсем было собралась уйти домой, когда из толпы неожиданно вынырнул Кривая Ручка и обратился к ней своим тонким срывающимся голосом:
– Ты, Митрофанова, не сердись на меня.
– Я и не сержусь, – пожала плечами Марина. – Чего мне сердиться?
– Ну… из-за этих… из-за скалярий.
– Это ты меня извини, что так получилось. Мне и самой их жаль. Красивые были рыбки.
Кривой Ручке очень понравилось, что Марина перед ним извинилась, и он решил поинтересоваться и ее пропажей:
– А кошка твоя нашлась?
– Нет.
– Может, еще вернется?
– Вряд ли. Уже много времени прошло.
Кривая Ручка не знал, что еще спросить у Митрофановой, а потому, несмотря на так еще и не уменьшившуюся разницу в росте, все же решил пригласить ее на танец, тем более, что «Носороги» очень кстати заиграли красивую медленную песню про любовь. Он откашлялся, поправил волосы и открыл рот для приглашения, но ему пришлось тут же его закрыть. Марину уже уводил от него переодевшийся в цивильное Феликс Лившиц.
Илья даже сам не ожидал, что так огорчится. Конечно, Лившиц классно сыграл Чернобога, но это не дает ему никакого права на Митрофанову, тем более, когда у других уже было все на мази. Под «другими» Кривая Ручка, конечно же, подразумевал себя, поскольку со скаляриями только что все очень хорошо разрешилось. Он отошел к стене и, с самым мрачным видом поглядывая на более удачливого соперника, стал ждать, когда танец закончится.
А Феликс Лившиц, сойдя со сцены и, главное, сняв спасительную маску, разом утратил большую часть своей смелости и решительности. Дома он думал, что маску не станет снимать до самого конца дискотеки, чтобы взять Марину таинственностью и непредсказуемостью, но после окончания представления понял, что не сможет ее не снять. Он почувствовал, что роль Чернобога ему удалась, и очень хотел пожать лавры успеха. Если бы он не снял маску, то кто бы узнал, что именно он, Феликс, такой классный артист? Теперь, когда все всё узнали и овации стихли, он жалел, что поддался соблазну. Как сейчас приступить к разговору с Мариной? Он немного подумал и решил все же оттолкнуться от своего успеха. Может быть, один успех приведет за собой другой?
– Как тебе наше шоу? – спросил он Митрофанову.
– Очень понравилось, – ответила Марина, которая смутно представляла сюжет того, что он назвал «шоу». Если бы Феликс знал Марину получше, он вообще не стал бы задавать этот вопрос. Она никогда не смогла бы никого огорчить, даже если бы представление показалось ей отвратительным. – А ты был просто великолепен! Я даже не подозревала за тобой таких способностей!
– Ты, похоже, вообще отказываешь мне в каких-либо способностях, – горько сказал Феликс.
– С чего ты взял? – спросила Марина и поняла, что разговор сейчас опять сползет на ту тему, которую ей очень не хотелось бы обсуждать.
– Ты все время смотришь мимо меня.
Митрофанова решила промолчать, но оказалось, что и это можно использовать против нее.
– И все время молчишь… – сказал Феликс.
– Знаешь что, – Марина решила наконец поставить все точки над «i», – давай решим сейчас все раз и навсегда.
– Давай, – вяло отозвался Лившиц, понимая, что дело его, скорее всего, проиграно.
Тут «Носороги» закончили одну мелодию и почти без остановки принялись за другую. Марина опять положила руки на плечи Феликсу, а Кривая Ручка у стены сделался землистого цвета, чего никто не заметил по причине дискотечной затемненности помещения.
– Мне очень не хотелось бы тебя огорчать, Феликс, – печально начала Марина, – но я не могу дать тебе то, чего ты от меня хочешь. Я прямо скажу: я люблю другого… – И она еле удержалась, чтобы не заплакать, оттого что любовь ее к Богдану такая же напрасная, как и Феликсова – к ней.
– А он тебя не любит, – очень жестоко сказал Лившиц.
– Я знаю, – выдохнула Марина и так низко опустила голову, что Илье Криворучко показалось, что она положила ее на плечо Феликса.
Этого он вынести уже не мог. Он давно говорил себе, что надо что-то делать. А сейчас понял, что сделать это «что-то» надо немедленно, не откладывая дела в долгий ящик. И предпринять стоит нечто до того кардинальное и для него ранее не свойственное, что все сразу испугаются, растеряются и больше никогда не посмеют называть его не только Кривой Ручкой, но даже и Карлсоном. А Марина сразу поймет, как жестоко ошиблась, когда вместо него выбрала себе Лившица.
Кривая Ручка оторвался от спасительной стены и направился к сцене, где совершенно распоясавшиеся «Носороги» играли одну мелодию за другой и не давали ему никакой возможности пригласить Митрофанову к Изабелле.
Таким образом, Илья Криворучко временно оставил Марину с Феликсом, как ему казалось, без присмотра, но он не знал того, что за ними уже давно и напряженно следили целых две пары глаз. Одни, карие и красиво подведенные, принадлежали Лене Слесаренко. Эти глаза, как два темных озера в половодье, быстро наполнялись все прибывающей и прибывающей влагой, готовой вылиться прямо на специально сшитое к дискотеке платье из тонкого золотистого шелка. Сквозь то и дело набегающие волны слез Лена видела, как Феликс смотрит на странную Марину, и понимала, что ее чудесного платья он даже и не заметил. Когда «Носороги» быстро сменили одну мелодию другой, а Лифшиц с Митрофановой остались в толпе на второй танец подряд, Лена неконтролируемо всхлипнула, развернулась к выходу и попала прямо в объятия Пороховщикова, который согласно своему плану как раз шел ее приглашать на танец. Сил бежать дальше у Слесаренко не было, и она разрыдалась на груди у ошалевшего от такого везения Алексея. Он обнял Лену за плечи и повел к выходу из зала, чтобы подальше от посторонних глаз утешить, одновременно заинтересовывая и очаровывая ее собственной персоной.
Другие глаза, следившие за Мариной с Феликсом, принадлежали, разумеется, Вадиму Орловскому. Вадим сидел верхом на одном из сдвинутых к выходу из зала стульев и надеялся только на свой амулет, висевший на груди у Митрофановой. Раз уж он, привезенный ему мамой на удачу и счастье, таким чудесным образом попал к любимой девушке, то это что-нибудь да значит. Надо только не отчаиваться и выждать. Кроме того, Лившиц серьезной опасности не представлял. Главное, чтобы Марго держала Рыбаря покрепче. Вон они танцуют невдалеке. Но что-то Вадиму не нравится, как из-за плеча Богдана Маргошка бросает на него пламенные взгляды. Пожалуй, стоит сделать вид, что он ничего не замечает.
Орловский отвернулся от Марго и вздрогнул от шума и криков, донесшихся из коридора. Он соскочил со своего насеста и побежал на шум. Под стендом о военно-патриотической работе ожесточенно дрались два парня, а рядом визжали, пытаясь их разнять, две девчонки. В одной, зареванной и с размазанной косметикой, он узнал Лену Слесаренко, а во второй – огненную Милку Константинову. Парни так ожесточенно молотили друг друга, катаясь по полу, что Вадим никак не мог понять, кто есть кто. Он, невероятно напрягшись, оттащил за плечи одного, а второго с трудом отодрал тоже прибежавший на шум драки дежурный учитель физкультуры. Друг против друга, тяжело дыша и отплевываясь, стояли Васька Кура и Леша Пороховщиков.
– Идиоты! Неужели не понимаете, что дискотеку закроют? – сказал физкультурник. – Скажите спасибо, что за грохотом этих «Носорогов» директриса ничего не слышала. Даете слово, что прекратите драку?
Кура вырвался из рук Орловского и, ни на кого не глядя, пошел по направлению к выходу.
– Вася, подожди! – крикнула Милка и побежала за ним, скользя по линолеуму высокими каблуками.
Физкультурник отпустил Пороховщикова, погрозил ему кулаком и пошел к залу, дальше контролировать ситуацию в самой гуще веселящихся. Алексей прислонился к стене. Под глазом у него быстро набухал фиолетом синяк, из разбитой губы текла кровь. Лена, забыв свои неприятности, подскочила к нему и своим кружевным платочком начала вытирать разбитое лицо.
– Вы чего? – только и мог спросить у Пороховщикова удивленный Вадим.
Честно говоря, Алексей не знал, с какой стати Кура налетел на него и повалил на пол, но при Лене он такого сказать не мог. Он, скривившись, будто бы от жуткой боли, мужественно проронил:
– Так… Это наши с ним мужские дела…
– Больно? – участливо спросила Слесаренко.
– Терпимо… Но я ему тоже врезал не слабо…
По залу уже пронесся слух о драке парней из 9-го «Г», и к стенду о военно-патриотической работе стеклись одноклассники.
– Что тут случилось? – спросила Марго.
– Ты опоздала, – усмехнулся Вадим. – Уже все закончилось. Можно снова идти танцевать.
– Мне кажется, – сверкнула она глазами, – что я поспела как раз вовремя. Раз уже время танцевать, то я… приглашаю тебя!
Орловский удивленно отпрянул и посмотрел на стоящего рядом с Марго Рыбаря. У Богдана вытянулось лицо, он непонимающе взирал на происходящее.
– Спасибо за приглашение, – смутился Вадим, – но… я сегодня не танцую…
– Неужели ты сможешь отказать… влюбленной в тебя девушке? – в той тишине, которая только и могла быть в коридоре дискотеки в перерыве между танцами, с вызовом спросила Марго.
Одноклассники замерли в ожидании развязки. Орловский мучительно придумывал, как выйти из создавшейся ситуации, а Рыбарь не своим голосом проговорил:
– Рита, как же так…
– Так, как есть! Я его люблю! – И Марго ткнула длинным ногтем в грудь Вадима.
– Но Рита! – в отчаянии крикнул Рыбарь.
– А ты вообще молчи! – развернулась к нему Григорович. – Думаешь, ты мне нужен? Да ни одной минуты! Мне просто надо было наказать вашу Маринку… эту юродивую… эту кошатницу… Да-да, тебя! – и Марго ткнула ногтем в только что подошедшую к одноклассникам Митрофанову. – Гляди, как Рыбарь легко от тебя оторвался! Стоило только поцеловать его покрепче! А что, Орловский, – она повернулась к Вадиму, – хочешь я и тебя сейчас поцелую? При всех! Тут же забудешь свою Митрофанову!
Вадим с ужасом смотрел и на Марго, и на побледневшего до синевы Рыбаря, и на растерянную Марину, и на Феликса, еще держащего после танца ее за руку, и совершенно не представлял, что в этой ситуации лучше сделать. Наверно, произошло бы еще что-нибудь столь же ужасное, если бы вдруг неожиданно не погас свет. В зале сначала обрадованно закричали и завизжали, а потом поняли, что музыки вообще-то тоже не слышно, и загомонили уже встревоженно и возмущенно. По коридору забегали какие-то люди, потом в дверях началась давка. Из зала раздавались крики директрисы и учителей, которые призывали всех к спокойствию, поскольку, скорее всего, произошла какая-то авария электросети.
Дискотека, таким образом, была закрыта, и в темноте никто не видел, как выбрался из школы и поплелся к дому раздавленный Рыбарь. Он забыл в гардеробе свою единственную куртку, но ему и без нее было жарко. Он рванул ворот новенького джемпера. Нитки треснули, и оторвавшийся голубой лоскут дал возможность холодному ноябрьскому ветру охладить его пылающую отчаяньем грудь. Что же это с ним случилось, невероятное и невозможное? За что он так наказан? Что такого ужасного он сделал? Богдан задавал себе все новые и новые вопросы только для того, чтобы не отвечать на них, потому что сразу, еще в школьном коридоре, понял, в чем провинился. Это ему за предательство. Это ему за Марину, за то самое «нет!» в телефонную трубку.
Он забрался с ногами на подоконник у своей квартиры в вечно темном подъезде. Здесь его поцеловала Марго, и он сразу расплавился и растекся маслом. Как же! Самая красивая девушка школы – и в его объятиях… Как хорошо, что сейчас никто его не видит! По лицу Богдана, обжигая, текли самые настоящие горючие слезы. Последний раз он плакал лет в шесть, когда у него во дворе отобрали игрушечный паровоз. Уже тогда, будучи еще совсем карапузом, он дал себе слово никогда больше не плакать, чтобы не радовать своим отчаяньем врагов, но сегодня удержаться не мог. Такого кошмара с ним еще никогда не случалось.
А в школе под неверный свет свечей, которые принесла запасливая завхоз, девятиклассники пытались найти в гардеробе свои вещи. Вадим повесил куртку с краю, поэтому сразу нашел ее, а потом довольно быстро отыскал и ярко-красный Маринин пуховик. Они оделись и вышли на крыльцо.
– Сегодня уже поздно и для цирка, и для хоккея, – сказал Орловский. – Давай просто пройдемся по улице, а то от всех этих впечатлений аж голова кругом.
Марина, не отвечая, зашагала рядом. С крыльца завистливым взглядом их провожал Феликс и думал о том, что у него так ничего и не получилось сегодня, как, впрочем, и всегда. В отличие от Чернобога, у него все-таки очень нерешительный характер. Вот, к примеру, сейчас он вполне мог бы, как Кура на Лешку, налететь на Орловского и дать ему в ухо, повалить его в грязь, а потом, может быть, даже и здорово пострадать от тяжелого кулака Вадика. Марина наверняка как-нибудь на это среагировала бы. Может быть, даже бросилась вытирать с его лица кровь, как Слесаренко – с Лехиного. Так нет, он, Феликс, стоит, смотрит вслед любимой девушке, уходящей с другим, и даже не трогается с места. Так вообще можно все на свете растерять. Вот и Лены что-то уже не видно рядом… Эх, зачем родители воспитали из него такого интеллигента, которому очень непросто вмешаться в чужие отношения и настаивать на своем? Взять Вадика! Все знают, что Митрофанова к нему равнодушна, так он все равно от нее не отстает, что, кстати, очень правильно. Капля камень точит… Может, и Орловскому чего отвалится, учитывая мерзкую историю с Рыбарем. Феликс горько вздохнул, поднял ворот куртки, защищаясь от порывов почти уже зимнего ветра, и понуро потащился домой к своим очень интеллигентным родителям.
…Марина с Вадимом шли в сторону сквера, не замечая холода, и молчали. Каждый вспоминал то, что с ним произошло за последнее время, взвешивая все на собственных весах справедливости. Орловский считал, что Рыбарь получил от Марго по заслугам, а Марина, как всегда и всех, жалела Богдана. Она представляла, как тяжело теперь ему будет явиться в класс, и понимала, что помочь ему уже ничем не сможет. Она жалеет его, но не простит… Никогда… Как ни старалась бы…
Одноклассники дошли до знаменитого куста барбариса, уже абсолютно голого и некрасивого, и Марина замедлила шаг. Она незаметно глянула на Орловского. Почему она так упорно отказывается от него? Он вовсе не так плох, как она раньше о нем думала. Во всей этой истории он, пожалуй, держался достойнее всех. А какой чистый у него профиль… И эти чудесные густые волосы… Марина остановилась, повернулась к молодому человеку и еле слышно попросила:
– Вадим, поцелуй меня…
Орловский вздрогнул от неожиданности. По лицу его пробежала волна не очень понятных Митрофановой чувств, и она повторила, громче и настойчивей:
– Поцелуй меня… пожалуйста…
Вадим едва коснулся губами ее щеки.
– Нет, не так… – прошептала Марина. – По-другому, как говорила Марго…
Орловский не очень хорошо представлял, как это «по-другому». Несмотря на свой имидж школьного плейбоя, он не целовался никогда в жизни. Конечно, в фильмах он видел и кое-что покруче поцелуев, но жизнь – это вам не кино… это совсем другое… Собрав в кулак всю свою волю, он обнял Марину, приник к ее губам, и они оба чуть не задохнулись этим своим первым настоящим поцелуем. Наверно, именно его им и не хватало, чтобы их отношения наконец сдвинулись с мертвой точки. Вадим, правда, смог еще подумать, что мамин амулет все-таки сделал положенное ему дело, а вот Марина ни о чем не думала. Она вся растворилась в новых ощущениях, не замечая ни ветра, свистящего в ушах, ни первого снега, который будто специально посыпал с черного неба аккурат к их первому поцелую.
Если вы думаете, что за этими романтическими описаниями мы забыли про Кривую Ручку, то ошибаетесь. Мы как раз собирались оставить Марину с Вадимом одних у куста барбариса, поскольку им совершенно не нужны свидетели, и заняться Ильей. Как вы помните, его мы покинули в тот момент, когда он, рассерженный навязчивостью Феликса Лившица и нескончаемостью мелодий, играемых «Носорогами», подобрался к самой сцене. Сначала он был одержим желанием перерезать этим «Носорогам» какой-нибудь провод аппаратуры, чтобы они, захлебнувшись своими любовными песнями, замолчали раз и навсегда, а Феликс вынужден был бы отвязаться наконец от Митрофановой. Чтобы осуществить задуманное, у него в кармане даже было кое-что острое, а именно: купленное перед дискотекой бритвенное лезвие на ручке для чистки зазеленевших стекол аквариума.
Но мы уже отмечали ранее, что наряду с неказистой внешностью Кривая Ручка имел очень ладно скроенные мозги по части точных наук. Умный Илья быстро прикинул физические последствия перерезания электрического провода. По всему выходило, что такими своими действиями он может вызвать короткое замыкание в сети и даже, в наихудшем варианте, настоящий пожар. Конечно, при этом возникнет паника, давка, и пострадает не только ненавистный Феликс Лившиц, которому туда и дорога, но и, возможно, Марина Митрофанова, чего не хотелось бы.
Кривая Ручка подумал немного и довольно быстро догадался, как решить дело без пожара и давки. Он выбрался из зала и прокрался, никем не замеченный, к физкультурному залу, где на стене находился распределительный щиток. Кривая Ручка открыл металлическую дверцу и всего-навсего опустил вниз рычаги двух автоматов. Тут же погас свет, «Носороги», как он того и хотел, захлебнулись на полуслове, но больше ничего хорошего из своих действий Кривая Ручка не извлек. В кромешной тьме школьного здания он долго не мог, во-первых, найти выход из коридора, а потом ему долго не удавалось отыскать в гардеробе свою курточку. Одеваясь, Илья с огорчением думал о том, что дело он сделал великое – прекратил по своей воле дискотеку, но никто не знает, что это сделал именно он, и потому от позорных кличек, вроде Кривой Ручки и Карлсона, ему избавиться так и не удастся.
Когда он выскочил на крыльцо, то увидел Феликса, мрачно смотрящего вдаль. Он проследил за его взглядом и тоже понял, что проиграл. Если со слегка замедленным Лившицем еще можно было бы тягаться с помощью применения элементарных знаний закона Ома, то справиться с самим Вадимом Орловским никакой надежды у него не было.

www.pageranker.ru

Глава 13
Несбывшаяся надежда бабки Антонины

На следующий день, в воскресенье, с самого утра к Марине Митрофановой явилась Людмила Константинова.
– Все-таки ты была не права! – заявила она с порога. – Все-таки я очень даже влюблена!
– Рада за тебя! – рассмеялась Марина. – Только вот интересно, в кого: в Ваську или в Пороховщикова?
– Ясное дело, в Василия!
– Значит, ты все-таки изменяла ему на дискотеке с Лешкой?
– Не-а! – помотала головой Милка.
– Тогда я вообще ничего не понимаю… Почему же они дрались?
– Видишь ли, я ему не изменяла, но сказала, так… между прочим… что будто бы Пороховщиков положил на меня глаз и вообще… будто бы пристает…
– То есть ты натуральным образом Лешку подставила, просто оговорила, да?
– Ну… допустим… Только в этом ничего ужасного нет, а даже наоборот!
– Как это ничего ужасного нет, если у Лешки синяк во все лицо?!
– Синяк – явление временное, зато Леночка Слесаренко, возможно, будет при нем постоянно.
– Да? – удивилась Марина.
– Вот именно! Прикинь, она думает, что Лешка из-за нее с Васькой дрался!
– С чего ты взяла?
– С того! Ты вот Пороховщикова жалеешь, а он, между прочим, этот синяк будет как орден носить. Он, если хочешь знать, на Ваську совсем не сердится и даже просил его никому не говорить о недоразумении, чтобы Леночку оставить в счастливом заблуждении.
– Ну и ну! – только и смогла проговорить Марина.
– Да! Вот такие дела! – подытожила Милка.
– Ясно. А поскольку Кура… то есть Василий полез из-за тебя в драку, то ты решила в него как следует влюбиться?
– Видишь ли, я думаю, что я и так уже была… в общем, на грани… А теперь у нас так хорошо, так хорошо, что ты даже не представляешь! Я его догнала и… в общем, утешила… Мы так целовались, так целовались… тебе, конечно, этого еще не понять…
Марина вздрогнула. Еще как понять! При воспоминании о Вадиме ее бросало в дрожь. Она не знала, как ей теперь относиться к самой себе. Какой же она оказалась отвратительной, ветреной и непостоянной. Еще вчера днем она умирала от несчастной любви к Богдану, а вечером уже целовалась с Орловским и, похоже, была неприлично счастлива. Она не могла простить Рыбареву предательства, а сама в первый же подвернувшийся момент предала его самым подлым образом, да еще тогда, когда он, оскорбленный и униженный, так нуждался в ее поддержке.
– Ну а ты что теперь намерена делать? – услышала она Милкин голос.
– В каком смысле? – не поняла Марина.
– В прямом. Рыбарь-то теперь опять один. Маргошка его здорово отделала!
– Я тут ни при чем, – скромно опустила глаза Митрофанова.
– Понятно, что ни при чем. Я спрашиваю, что ты станешь делать, если Богдан опять к тебе подкатится?
– Он не подкатится…
– А если подкатится? Простишь?
– Нет, – твердо ответила Марина.
– Да ну? – вскинула брови Милка. – Наша жалостливая Марина да не поможет нуждающемуся в любви и утешении?
– Не помогу.
– Ты решила сменить имидж?
– Дело не в имидже…
– А в чем?
– Не знаю еще, Милка. Скорее всего, Богдан опоздал. Все у меня к нему перегорело…
– Неужто? – хитро улыбнулась Константинова. – А к кому загорелось? Неужели к Феликсу? Он тебя глазами прямо-таки поедом ест! И вообще, я видела, как ты с ним целых два танца подряд танцевала. Так к нему загорелась-то?
– Нет.
– Ну… не к Кривой же Ручке…
– Нет.
– Что-то ты, подруга, очень односложно отвечаешь. Неужели… все-таки Вадик? – Милка аж привстала с кресла.
– Нет, – так же решительно ответила Марина, потому что, честно говоря, никак еще не могла в себе разобраться.
– Значит, ни к кому? – зловеще сузила золотистые глаза Константинова, как делала всегда, когда собиралась обидеться.
– Не обижайся, Милка. Все еще вилами на воде писано. Радуйся лучше, что все у тебя с Василием прекрасно.
При упоминании о Куре лицо Константиновой расплылось в улыбке, и она забыла про Маринины проблемы и сложности.
– Ладно, некогда мне тут с тобой, – сказала она. – Мы сегодня с Васей на концерт идем в «Юбилейный».
– Кто там выступает? – спросила Митрофанова, чтобы окончательно отвлечь от себя подругу.
– Какая-то группа. Какая разница! Главное, что мы с Васей… – она чмокнула Марину в щеку и умчалась по своим делам.
Марина еще улыбалась, вспоминая Милку с Курой, когда в дверь опять позвонили. Улыбаясь, она и открыла дверь. Перед ней стояла… Марго Григорович. Митрофанова в полном столбняке застыла на пороге напротив первой красавицы своего класса.
– Пройти-то позволишь? – усмехнувшись, спросила Марго.
– Да… конечно, проходи, – посторонилась Марина. – Раздевайся.
– Нет, я ненадолго, – буркнула та и, уже больше ни о чем не спрашивая, прошла в Маринину комнату и уселась на диван, положив одну длинную ногу на не менее длинную другую. Митрофанова молча уселась на стул против нее.
– Что у тебя с ним? – без всяких предисловий спросила Марго.
– С кем? – пролепетала Марина, хотя прекрасно понимала, кого она имеет в виду.
– С Орловским.
– Не знаю…
– Вот и чудесно! Раз не знаешь, то очень тебя прошу, отойди в сторону!
Марина то ли поежилась, то ли пожала плечами.
Марго оторвала спину от дивана и вся подалась к Митрофановой, утратив вдруг свое превосходство и снисходительность первой красавицы к местной дурнушке.
– Прости меня за Богдана! – горячо сказала она. – Хочешь, при всем классе извинюсь: и перед тобой, и перед ним? И у вас все еще может наладиться… Стоит только захотеть!
– Я не хочу, – твердо сказала Марина.
– Значит… значит… ты все-таки… с Вадимом? – В лицо Марго бросилась краска. Оно как-то вдруг скривилось, сморщилось и стало некрасивым. – Ты скажи… – она с трудом подбирала слова. – Ты… значит… все-таки… его любишь?
Марина задумалась, вспоминая поцелуи Орловского и свое необыкновенное состояние невесомости и полета. Она не знала, что ответить Марго, но та и не нуждалась в ее ответе. Она заговорила сбивчиво и нервно:
– А я люблю его! Ты понимаешь, люблю так, что ты себе даже представить не можешь! Ты вот тут плечами пожимаешь и молчишь, а для меня в нем – все! И я тебя умоляю, оставь его! По тебе вон и Феликс сохнет… А он ничуть не хуже Вадима! Да и Рыбарева стоит только поманить…
По лицу Марго текли слезы пополам с дорогой косметикой. Марина сама готова была расплакаться вместе с ней.
– Ну… я даже не знаю… – начала сдавать позиции она. – А вдруг он… ну… не захочет быть с тобой?
– Это уж мое дело. Главное, ты отойди в сторону! – Марго, видя кол****ия Митрофановой, решила ковать железо, пока горячо. – Обещаешь? Скажи, обещаешь?
– Ну… я попробую, – не очень решительно проговорила Марина, почему-то ощущая себя Золушкой, которой по жесткому требованию мачехи предстоит надеть свою хрустальную туфельку сестре.
– Спасибо! – Григорович подскочила к Марине, поцеловала ее в щеку, так же наскоро, как Милка, и быстро ушла, оставив в комнате теплый и свежий запах духов.
В понедельник в школу Марина шла, как на эшафот. Она совершенно запуталась в своих чувствах. Все воскресенье она прождала звонка Орловского, чтобы как-то с ними, с чувствами, определиться, но так и не дождалась. В конце концов она решила, что Вадим получил от нее после дискотеки все, что хотел, и больше она его не интересует. Самое неприятное заключалось в том, что это почему-то сильно ее расстраивало. Но, с другой стороны, при таком положении дел гораздо проще будет передать Орловского с рук на руки Марго, как она ей и обещала.
В гардеробе Митрофанова столкнулась нос к носу с Вадимом. Оба они нервно дернулись, отскочили друг от друга и стали подниматься в класс по разным лестницам. Около дверей в кабинет они опять столкнулись. Орловский с совершенно потерянным лицом уступил Митрофановой дорогу. Она прошла в кабинет на подгибающихся ногах и остановилась, натолкнувшись, будто на преграду, на обращенные к ней напряженные лица сразу нескольких человек. Перво-наперво ее хлестнула недобрым взглядом Марго, когда увидела, что вслед за ней в класс зашел Орловский. Потом Марина увидела горестный взгляд Феликса, потом – затравленный – Кривой Ручки. На Рыбарева она даже и не стала смотреть, чтобы не расплакаться от переполнявших душу чувств.
Марина уселась на свое место и тут только заметила, что стул рядом пустует. Она огляделась в поисках Милки. Та весело помахала ей рукой с парты, за которой обычно сидели вместе Кура с Орловским. Марина почему-то здорово испугалась и еще раз огляделась. В классе произошла некоторая перегруппировка. Не только Милка пересела к предмету своей весьма укрепившейся любви. Улыбающаяся Лена Слесаренко сидела рядом с Пороховщиковым, а Марго Григорович – уселась на место Лены к Феликсу. Посреди класса в замешательстве стоял Орловский. Пустовали только два стула: один – за последней партой около Богдана, вторым был тот, на котором до этого дня сидела Милка Константинова.
Марина от ужаса покрылась страшными мурашками и задрожала сразу всем телом. Только бы Вадим выбрал стул рядом с Богданом! Только бы он сел туда! Она умоляюще посмотрела ему в глаза, но он то ли не понял ее взгляда, то ли решил разом обрубить все концы. Он шлепнул на стол свой рюкзак и сел рядом с ней.
Все уроки Марина просидела рядом с Орловским с деревянной спиной и прижатыми локтями. Она боялась ненароком коснуться его даже краем одежды. На одной из перемен к ней подошла разгневанная Марго.
– Ты же обещала! – зло шепнула она в ухо Митрофановой.
– Ты же видела… он сам… – промямлила Марина.
– Могла бы сказать, чтобы сел к Богдану!
– Слушай, Марго! Отвяжись от меня, а! – Глаза Марины наполнились слезами. – Сейчас у нас химия. Заходи в класс первой и садись к Орловскому, а я… сяду к Феликсу.
Григорович кивнула и отошла, а Митрофанова до крови закусила губу, чтобы не разрыдаться. Она специально задержалась в коридоре после звонка, чтобы войти в класс последней. Она вошла, когда Орловский и Марго со злыми лицами стояли друг против друга возле ее парты. Марина отвела глаза и увидела радостно-просветленное лицо Феликса. Похоже, он решил, что Григорович освободила возле него место специально для Марины. Митрофанова горестно вздохнула и, чтобы зря не обнадеживать Лившица, прошла к последней парте и села рядом с Богданом. Неизвестно, что сделал бы Орловский, если бы в класс не вошла химичка и не призвала бы всех к порядку. Из РОНО неожиданно для всех прислали проверочную работу, и надо было срочно начинать ее писать, поскольку заданий было больше обычного. Вадим с грохотом опустился на стул. Довольная таким решением вопроса Марго изящно присела рядом.
Контрольная давалась Марине с трудом. Она все время ловила себя на том, что смотрит на склоненные головы Марго и Орловского и проверяет, на сколько приблизились они друг к другу по сравнению с началом урока. Голова Марго явно сдвигалась в сторону Вадима, а он писал уже на самом краю стола, повернувшись к ней спиной.
О Богдане, который сидел рядом, Марина почему-то даже не думала и очень удивилась, когда он локтем подвинул к ней записку. Она развернула листок, вырванный Рыбарем из контрольной тетради, и прочитала: «Ты сможешь меня простить?» Митрофанова небрежно черкнула «да», потому что прощение Богдана уже не имело для нее того великого смысла, какой она вкладывала в это слово всего несколько дней назад. Сегодняшнее прощение было обычным жестом вежливости и снисходительности к не очень красивым поступкам человека, с которым ничего ее не связывает.
Рыбарь же понял ответ Марины совсем не так. Проверочная работа моментально перестала его занимать. Он чертил прямо в контрольной тетради немыслимые узоры в предвкушении последующей встречи с Мариной. Хоть она и написала «да», он все равно будет еще и еще умолять ее о прощении, каяться и фигурально посыпать голову пеплом. Он расскажет ей, как мучится сознанием безобразности своего поступка, объяснит, что Марго была всего лишь затмением, помрачением рассудка, и что лучше Марины никого нет на всем белом свете. А потом он поцелует ее нежно-нежно, и все будет так прекрасно, как не было даже в момент их первого свидания. Он так расчувствовался, что даже забыл о своем дежурстве по классу. Ему срочно надо было бежать домой, чтобы приготовиться к встрече с Мариной. Надо было вымыть голову, отгладить шелковые брюки и пришить болтающийся лоскут на новом голубом джемпере.
Марина убирала класс одна и радовалась тому, что одна. В конце концов она взяла себя в руки и справилась с «самостоялкой» довольно быстро. Она видела, как закончил писать Орловский, как сдал тетрадь и быстро вышел из класса. Вслед за ним бросила свою тетрадь на кафедру Марго и тоже выскочила в коридор. Что ж! Так и должно было случиться. Она сама отдала Вадима Григорович, а Марго уж своего не упустит. Марина представила, как Орловский обнимает Маргошку, и наконец всласть наревелась, уткнувшись в тряпку для мытья доски.
После школы она отправилась в универсам, так как мама попросила ее купить хлеба, макарон, молока и рыбы для оставшейся в одиночестве Муси. Как всегда, Марина опустила несколько монеток в йогуртовый стаканчик уже известной старушки, по-прежнему несущей свою нелегкую службу у дверей магазина, и, нагруженная тяжелыми пакетами, побрела к дому.
Она была убеждена, что с четырьмя одноклассниками, добивавшимися ее благосклонности, все уже решено раз и навсегда, и даже не могла предположить, что все они, как один, ждут ее во дворе, ежась от холода и пряча красные носы в воротники курток.
За ними уже довольно давно наблюдала из-за своих гераней бабка Антонина и размышляла, кому ее любимице Маришке стоит отдать предпочтение. Один из четверых был уж слишком мал ростом и неказист. Конечно, если бы Марине надо было бы идти замуж, то она, пожалуй, присоветовала бы ей как раз этого. Такие страшненькие – самые верные мужья, хотя, конечно, бывает и наоборот, если вспомнить хотя бы Степаниду из родной Антонининой деревни под названием Комаровка. Степанидин муж – хромой и низенький Николай – гонял свою красавицу Степаниду по деревне, как сидорову козу. В общем, пусть этот, щупленький, еще погуляет да подрастет. Оставив Кривую Ручку, Антонина поправила очки и переключилась на Орловского. Хорош, ничего не скажешь! Одни ноги чего стоят! Но этим-то он как раз и плох. Да за такими ногами небось полрайона девок бегает, а он в них, как в соре, роется. Вон как форсит: на таком холоду – и без шапки. А волос богат! Ой богат! Ну да не в кудрях счастье! А вот третий – Людмилки из соседнего дома Рыбаренок – тоже красивый да высокий вымахал, только уж больно непутевый. Людмилка все время жалуется, что учится плохо. А кроме того, она, Антонина, слышала, как однажды вечером во дворе этот Рыбаренок что-то очень сердито выговаривал Маришке. На сердитых, говорят, воду возят. Вот пусть себе и возят, а девчонке незачем терпеть его выговоры. Пожалуй, из всех четвертый – самый годящий. Она видела, как он чуть ли не каждый вечер ползал по асфальту и буквы про любовь вырисовывал. Видать, с ума по Маришке сходит! И собой ничего, казистый…
Антонина решительно дернула раму, уже заклеенную бумажными полосками на зиму, распахнула прямо в ноябрьскую стужу окно и поманила к себе Феликса. Он очень удивился, но все-таки подошел.
Антонина вытащила из-за горшка с геранью маленького, тщедушного котенка, самой что ни на есть дворовой серо-полосатой расцветки, и сбросила его на руки растерявшемуся Лившицу.
– Держи крепче! – из щелки, в которую дуло гораздо меньше, чем в открытое окно, прокричала ему бабка Антонина. – У Маришки недавно любимая кошка пропала, точь-в-точь такая же полосатая. Сама хотела ей котенка подарить, но уж так и быть, ты отдай. Может, она гораздо больше тебе-то обрадуется.
Бабка Антонина как раз успела закрыть окно, а Феликс вернуться на оставленную позицию под навесом детской беседки, как во двор вошла Митрофанова. Антонина, гордая собой оттого, что все для Маринки сделала, чтобы ей проще было выбирать, приникла к окну, из которого сильно дуло по причине оторванных бумажек.
Марина, увидев четырех молодых людей, чуть не выронила тяжелый пакет с продуктами. Она переводила изумленные глаза с Кривой Ручки на Феликса, с Феликса на Богдана, а потом на Орловского и мучительно соображала, как ей со всеми ними быть. Она извиняющимся взглядом скользнула по лицу Кривой Ручки, который сразу же решил немедленно и по-настоящему заняться упражнениями для развития мускулатуры, чтобы уж в следующем году сразить эту странную Митрофанову окончательно и бесповоротно. А Марина долгим взглядом посмотрела в глаза Богдана и отрицательно покачала головой. Рыбарь удрученно опустил голову, чтобы никто не видел опять готовые пролиться слезы.
Марина, улыбаясь, подошла к Феликсу, погладила котенка и почесала ему за ушком. Котенок жалобно мяукнул и выгнул спинку, а Феликс Лившиц стоял ни жив ни мертв.
– Прости, Феликс, – тихо сказала Марина и, не глядя больше на котенка, очень похожего на пропавшую Бусю, повернулась к Орловскому, сидящему на перилах беседки.
По лицу его пробежала тень, он спрыгнул с перил и тут же отвернулся в сторону, с трудом сдерживая рвущиеся из груди чувства. Митрофанова сунула ему в руку свой пакет с продуктами, и они пошли по направлению к ее подъезду.
Бабка Антонина в сердцах чертыхнулась, быстро пробормотала: «Свят, свят, свят», перекрестилась и в большом огорчении задернула шторы, чтобы не видеть больше эту странную Марину и ее длинноногого и длинноволосого кавалера.

КОНЕЦ

Ваш PageRanker.Ru